Воспоминания розы

Это мучило Тонио, и он решил на время прекратить писать. Был не в состоянии. Он безуспешно пробовал делать это, но противостояние Мирадора и Агея не давало покоя его сердцу. Я больше ничего не говорила. Однажды он признался мне, что скоро получит работу летчика. Я обрадовалась:

– Да, я пойду с вами на край света. Вы мое дерево, а я буду плющом, обвившимся вокруг вас.

– Нет, вы мой черенок, – говорил он мне. – Мой кислород, мой ветерок неведомого. Только смерть разлучит нас.

И мы смеялись над смертью. Я просила его рассказать мне об опасных полетах, когда ему приходилось сталкиваться со смертью лицом к лицу.

Позже писатель с женским голосом и герцогиня написали Тонио письмо. Излагали свое мнение обо мне. Нелестное.

Напрасно он пытался заставить их принять меня. Я не была француженкой, они не хотели меня видеть, знать меня, игнорировали мое существование. Я частенько жаловалась Тонио, а он говорил, что от этого у него начинает болеть голова…

Андре Жид, так неприязненно отнесшийся ко мне, записал в своем дневнике слова, которые и сейчас можно прочесть: «Из Аргентины Сент-Экзюпери привез новую книгу и невесту. Книгу прочел, невесту увидел. Поздравил его, но в основном с книгой…»

Тонио по-прежнему крепко держал меня. Хваткой исполина. Он любил меня. А я была смертельно оскорблена окружавшей меня несправедливостью. Ничто не возмущало меня так, как несправедливость. Я начала выискивать у своих будущих родственников маленькие недостатки. Но я хотела преодолеть разделявшие нас препятствия. Я прощала их. Симона, старшая сестра Тонио, была образованной, блестящей девушкой, которая могла бы стать моей лучшей подругой – нас сближали не только общие интересы, но и богатое воображение. Но судьба распорядилась так, что она должна была стать моей золовкой. Я забрала у нее брата. Следовательно, я воровка. А она – обворованная… Тонио был ее единственным братом. Позже она написала обо мне забавно и злобно: «Консуэло, эта опереточная графиня…» [16]  Я решила поднять перчатку, но все это стоило мне слез. Только мать Тонио с ее незаурядным умом и религиозностью хотела исключительно счастья сына. В ее глазах я не совершила преступления, родившись не во Франции. Я была женщиной, которую любит ее сын, и этим все сказано. Значит, я по определению хороша, раз Тонио любит меня. Она относилась ко мне очень доброжелательно. Я успокаивалась, глядя на ее седые волосы. Она от души смеялась над моими историями про Тихий океан. И, будучи верующей, она не могла допустить, чтобы мы до конца жизни так и остались любовниками. Мнение родственников ее не беспокоило. Она сама вырастила своих детей, и никто, кроме нее, не имеет права запрещать им делать то, что они хотят. Тонио хочет Консуэло, значит, Тонио получит Консуэло вопреки мнению всего семейства! И мнению Андре Жида!

7 Цитадель Агей

Мои знакомые былых времен, друзья моего первого мужа, стали наезжать в Мирадор – семейство Поццо ди Борго, доктор Камю… Мне нравилось бывать на цветочном рынке в Ницце, Тонио меня сопровождал – это обычно происходило ранним утром и напоминало ему вылеты на рассвете под аккомпанемент воющего ветра. … Запахи моря, груды гвоздик, хризантем, мимоз, букетики пармских фиалок, которые росли в часе езды от Ниццы, в горах, где снег лежал даже летом.

С огромными охапками цветов мы с Жюли Дютрамбле и малышкой Тутуной возвращались домой. Это были дни школьных каникул. В Мирадоре пахло цветами, но это плавное течение жизни вселяло в моего жениха задумчивость. Я испугалась, что ему уже скучно со мной. «Нет, – ответил он. – Совсем наоборот». Он с трудом переносил мое отсутствие, даже если я уезжала всего на час. Ему не нравилось, что я водила машину. «Ты можешь разбиться», – повторял он.

В глубине души я не понимала, о чем он так тревожится. Наверное, он боялся за нас обоих, за наш странный союз. Я убедила себя, что раз у нас нет никаких гарантий, раз мы шокируем общество, то нужно найти способ гармоничного существования вдвоем – навечно.

Но как достичь этого согласия?

Мы не хотели регистрировать брак в мэрии, потому что так я бы потеряла ренту, полагавшуюся мне как вдове Гомеса Каррильо.

В воскресенье на мессе Тонио, увидев, что я задумчива, угрюма и даже не хочу причащаться, громко расхохотался прямо в церкви и во весь голос, словно продолжая разговор с самим собой, начатый во время молитвы, которую он, казалось, бормотал с начала службы, произнес:

– Но это же так просто, мы всего лишь обвенчаемся в церкви.

Люди обернулись к нему, но он уже исчез. Я обнаружила его в машине – сняв пиджак, он читал газету.

– Консуэло, я хочу, чтобы нас обвенчал священник, без всякой мэрии, как в старые добрые времена. Я хочу, чтобы мы поженились в церкви, так что, если у нас будут дети, мы будем жить в мире с собой и с законами.

Я рассмеялась:

– Но, Тонио, во Франции сначала нужно зарегистрироваться в мэрии. Это в Андорре или в Испании – я уже не помню где – можно обвенчаться только в церкви.

– Так поедем куда-нибудь. Вы согласны?

– Да, Тонио, это было бы чудесно. Мне не придется менять имя, и с моими делами все будет в порядке. В тот день, когда ты перестанешь меня любить, ты сможешь уехать с моим сердцем в руках, и оно будет освящено…

– А если ты однажды полюбишь другого, ты станешь клятвопреступницей, но я не хочу, чтобы ты уезжала!

Мы поцеловались и пообещали друг другу, что никогда не забудем этой клятвы.

Но однажды появилась его мать, с ног до головы одетая в черное. Она сообщила нам:

– Дети мои, вы поженитесь двадцать второго апреля в мэрии Ниццы, это займет всего несколько минут. Я все устроила. Дайте мне ваши документы, я хочу сегодня же записать вас на определенный час.

– Консуэло, найдите наши документы, – приказал Тонио. – И отдайте их моей матери.

Все было решено, спорить бесполезно…

* * *

Двадцать второго апреля в условленное время мы появились в мэрии Ниццы. Еще несколько минут – и мы станем мужем и женой. Мы с Тонио не сказали друг другу ни слова.

Тогда он писал «Вентилятор». Что-то вроде поэмы, которая начиналась так: «У меня над головой крутится вентилятор – символ неизбежности…» Этот текст Тонио начал еще на корабле, шедшем из Аргентины. Но молодая пума постоянно мешала ему работать. Он поместил ее в ванную комнату, чтобы она отдохнула от клетки, в которой сидела в трюме. И теперь он все еще продолжал корпеть над этими стихами, объясняя мне:

– Консуэло, я еще ни разу не бросил начатое. Я хочу закончить «Вентилятор».

В то же время он написал другие стихи: «Крик из Америки», «Погасшие солнца», которые я когда-нибудь постараюсь собрать и опубликовать.

Пьер д’Агей предложил нам воспользоваться его замком для венчания двадцать третьего апреля. Вот этой свадьбы мы оба желали страстно.

Так что поженились мы в старом замке Агей, расположенном в тихой бухточке. Бывший форт, сопротивляясь капризам времени и мистралю, выдавался далеко в море, как гигантский нос корабля. Огромная терраса, поросшая рододендронами и геранью, была самой красивой палубой, какую я когда-либо видела, она плыла над чистейшей голубизной Средиземного моря. Семейство д’Агей жило замкнуто, избегало светских развлечений, а рыбацкие лодки и моторки приближались к замку не более чем на километр. Несколько веков этот род жил в Агее. Всю ближайшую деревню тоже населяли их близкие и дальние родственники. Я никогда не могла запомнить всех невесток и свекровей сестер д’Агей. Я признательна им за то, что они всегда были любезны и добры к нам обоим. Антуан в некотором роде был их ребенком. Его зять Пьер д’Агей относился к нему как к брату.

Внутреннее убранство замка оказалось очень простым. Огромные каменные залы, вымощенные крепкими плитами, которые не сотрутся на протяжении жизни множества поколений. В день свадьбы моя золовка Диди разослала всем жителям деревни цветы и вино с фермы Агей. Деревня утонула в песнях и веселом смехе…