Портреты пером

Летом 1832 года Титов, проездом из Москвы в Константинополь, побывал в Одессе и рассказал об этом в письме, посланном уже из Буюк-Дере, московскому другу своему Шевыреву, известному литератору. Написал, что в Одессе «видел А. П. Зонтаг, Розберга и пансионского Виктора Теплякова. Известный в Одессе под названием Виктора Гюго, он, как ты знаешь, пишет посредственные стихи и твердит остроты, не всегда удачные». «Пансионским» Титов именовал Теплякова потому, что знал его еще в Московском университетском пансионе (Титов и Шевырев были двумя годами младше и поступили в пансион, должно быть, позднее; друзьями Теплякову не были ни в пансионе, ни после; как поэта не принимали его всерьез).

В том же письме Шевыреву Титов рассказывал о жизни своей в Буюк-Дере: «Я, грешный, как улитка свернулся снова в самого себя. Вечером из канцеляриста превращаюсь в философа и веду жизнь созерцательную. Отворю настежь окна на пролив, закуриваю трубку сирийского табаку и смотрю на волны Босфора; как нарочно, теперь отражается в них с одной стороны полный месяц, а с другой — зарево пожара. Верный старой привычке, Стамбул горит ежегодно и никогда весь не сгорает».

А в июне 1834 года встретился Владимир Титов с Виктором Тепляковым здесь, в Буюк-Дере.

Как и большинство путешествующих, в первый раз Тепляков увидел Константинополь с борта корабля. Бухта Золотой Рог разделяла город надвое: влево — «дивная мозаика Стамбула» (по выражению Теплякова) с монументальным старым дворцом султана Сарай-Бурну, с величественной мечетью Айя-София; вправо — сгрудившиеся в дикой тесноте домики Галаты. Далее, выше в гору, самая благоустроенная часть города — Пера.

Сойдя на берег у входа в бухту Золотой Рог, он должен был миновать Галату и выехать на главную улицу Перы, где ему рекомендовали гостиницу.

На этой главной улице толкотня была невообразимая, встречные экипажи цеплялись колесами — не проехать, верховые криками заставляли толпу уступать дорогу, погонщики вели навьюченных ослов. Дома здесь были в два и в три этажа, и верхние этажи выступали над нижними, образуя как бы навес над улицей. В пестрой разноязыкой толпе все были одеты по-разному, по-своему — турки, греки, армяне. Из открытых настежь дверей кофеен веяло ароматом кофе, а рядом несло зловонием — давал о себе знать рыбный рынок, балык-базар. Еще дальше, в новых богатых кварталах, главная улица становилась шире. За последними городскими строениями, мимо армянского кладбища, издали похожего на кипарисовую рощу, дорога вела в Буюк-Дере. А вправо другая дорога спускалась к берегу Босфора и новому дворцу султана Долма-Бахче́.

Незнакомый шумный город, где все было для него так ново, заинтересовал необычайно, и Тепляков сразу пожалел, что приехал сюда с кратковременной миссией. Вот если бы его определили здесь на службу в русское посольство…

Посланника он не застал на месте: Бутенев уехал в отпуск, в Россию. В посольстве отнеслись к Теплякову равнодушно, ему даже не предложили остановиться в одном из флигелей дома в Буюк-Дере, где жили посольские служащие. Титов прислал записку: «Согласно желанию Вашему, я посылал расспросить о квартире. Удобнее всего будет для Вас, я думаю, поселиться в здешней локанде под фирмою A. I’ami. Оттуда Вы будете иметь приятный вид на пролив, притом можете иметь там же готовый стол. Если Вы найдете для себя достаточною одну комнату, то будете платить в сутки 5 пиастров, а если две, то 10; по здешним ценам это весьма дешево».

Тепляков тогда же послал письма к Антонио Спада и графине Эдлинг. Ответное письмо Спада пришло примерно через месяц: «Все Ваши подробные описания Константинополя, милостивый государь, чрезвычайно заинтересовали меня… Продолжайте Ваши прелестные рассказы об остатках древней Византии; рисуйте османлисов с той энергией, которая Вам так свойственна». Спада уверял, что спешить с возвращением в Одессу нет смысла: «ваше скорое возвращение может показаться поступком несвоевременным» — если собранные сведения окажутся недостаточными…

Да, с возвращением можно было не спешить.

Собрать нужные сведения о маяках при входе в Босфор, вероятно, было не так-то просто. Но он их собрал и написал необходимый отчет.

Кроме того, в прогулках по огромному городу, таившему для него загадки, подобно нескончаемым сказкам тысячи и одной ночи, он с увлечением изучал памятники старины, искал следы древней Византии. Начинал овладевать турецким языком.

Еще в своих «Письмах из Болгарии» Тепляков признавался: «Мой ум был всегда, подобно Стернову, каким-то странствующим рыцарем, которому плоть моя служила только смиренным оруженосцем». И подобно Стерну, замечательному писателю XVIII столетия, автору книги «Сентиментальное путешествие», Виктор Тепляков был тогда еще тоже путешественником сентиментальным…

В Константинополе он застрял на два месяца. Поселился было в Буюк-Дере (должно быть, по адресу, подсказанному Титовым), но скоро предпочел перебраться обратно, в шумную Перу, ибо все его интересы, все увлечения были там, в кипучей турецкой столице, а не здесь, в чинном дипломатическом уединении Буюк-Дере.

В адрес посольства пришло для него письмо от графини Эдлинг. «Я получила Ваше письмо из Константинополя, — писала она, — за которое тысячу раз благодарю. Оно пробудило во мне тоску по родине. Я очень рада, что Вы не ошиблись в своем ожидании и наслаждаетесь одной из тех хороших минут в жизни, которые есть отдых божественный, а он помогает нам легче сносить горести, неизбежные в нашем существовании». Сообщив о предстоящем в конце лета отъезде Воронцова в Петербург, она далее написала:

Теплякову предстояло еще путешествие в Смирну. Он загорелся желанием пропутешествовать дальше — через Эгейское море в Афины… Оказалось, это можно устроить без особых затруднений, и в русском посольстве в Буюк-Дере пошли ему навстречу — выписали паспорт для поездки в Грецию.

В письме к брату Алексею Виктор Тепляков рассказывал с воодушевлением: «…французская бомбарда Адель приняла меня на свою палубу, и около полудня невообразимая Византия утонула уже передо мною со всей роскошью своих домов, куполов, минаретов в голубых волнах Пропонтиды» (то есть Мраморного моря).

Вечером, уже в Дарданеллах, как вспоминал он впоследствии, горы по обеим сторонам пролива «потянулись полосатыми склонами к обагренному вечерним огнем мысу, на котором пестреют дома, сады и мечети Галлиполи; не забыть ни широких пенистых волн, ни трепетавших между снастей звезд…».

Путь по морю вдоль гористых берегов Малой Азии, при постоянной зависимости от попутного ветра, оказался долгим, и лишь через двенадцать дней плавания Тепляков смог выйти на берег в Смирне. Здесь он должен был, по его словам, «преобразиться из небрежного скитальца в чопорного, притязательного европейца, извлечь из чемодана свою парадную амуницию, делать и принимать посещения».

В Смирне существовало русское консульство, там, вероятно, могли сообщить ему сведения о торговле — те, что затребовал Воронцов.

В окрестностях Смирны благоухали в садах лимонные и апельсиновые деревья, по дорогам верблюды позвякивали колокольцами…

Как раз в те жаркие августовские дни, когда Виктор Тепляков был в Смирне, ему исполнилось тридцать лет. Молодость осталась за плечами. Но его надежды, казалось, только начали исполняться.

Впереди была Греция, вдохновлявшая Байрона, страна древней культуры, уцелевшей в развалинах, но тем не менее прекрасной.