Тропинин

Во время этих странствий, на коротких привалах или сидя рядом с кучером на облучке, Тропинин и заполнял листы своего альбома.

В путаных штрихах его набросков, словно сквозь туман, вырисовываются живые и характерные фигуры.

Здесь спешился на минуту блестящий гусар, и великолепный его конь выгнул шею, весь еще возбужденный недавней скачкой.

Там всадник на ходу что-то говорит другому, держащему свою лошадь на поводу. И задержанная в стремительном беге лошадь бьет копытом, выражая то общее настроение нетерпения и беспокойства, которым равно охвачены и лошади и встретившиеся на дороге люди. Ржут кони, торопятся люди, и карандаш художника стремительно, чуть касаясь, скользит по бумаге, передавая тревожное ощущение войны.

Эскизы портретов, изображающие героев на поле боя, являются дальнейшим развитием этих замыслов. Среди изображенных здесь хочется узнать лихие усы, коренастую фигуру и решительный жест одного из самых обаятельных героев 1812 года — Дениса Давыдова. По характеру своему все они варьируют образ, созвучный упоминаемому уже портрету Давыдова работы Кипренского, и полны тем искренним романтическим пафосом, который был порожден героическими событиями Отечественной войны.

Эти альбомные листы бесценны для нас отражением непосредственных мыслей и чувств художника. Поэтическое воспроизведение жизни в них и самая манера беглого рисунка, исполненного графитным карандашом, открывает нам сокровенные замыслы художника. Нашли ли они когда-нибудь свое воплощение в живописи? Об этом мы ничего не знаем.

До времени закроем «Книгу прихода и расхода», хотя не раз еще придется в нее заглянуть, прослеживая следующие годы жизни художника.

VI

ПОСЛЕПОЖАРНАЯ МОСКВА

Василий Андреевич был в числе первых жителей, вступивших в древнюю столицу после пожара. Москва чернела голыми основаниями печных труб, среди малочисленного ее населения свирепствовала эпидемия. И, может быть, в этот период трудностей разоренный, опустевший город особенно привязал к себе художника. На его глазах Москва как бы рождалась после пожара заново. Со всех концов стекались в нее мастеровые, купцы, служилый люд, Возвращались на родные пепелища и дворяне, везя с собой сотни дворовых, среди которых были свои крепостные архитекторы, художники, скульпторы. Они принимались строить и отделывать барские особняки, правда, теперь, после понесенных в связи с войной убытков, все было несколько скромнее и проще. Вместо бьющего в глаза великолепия огромных холодных покоев возводились небольшие дома с удобным расположением комнат.

Москвичи по-прежнему стремились украсить свои вновь отстроенные дома произведениями искусства. Опять, как до пожара, в Москве шла оживленная торговля картинами и скульптурой, художественными предметами обихода. Тропинин за свои произведения, среди которых, возможно, были знакомые нам «Подолянка» и «Дровосек», получил изрядное вознаграждение от давнего ценителя его таланта — Петра Николаевича Дмитриева.

Хлопоты по восстановлению барского дома, забота о голодных и больных дворовых, отсутствие денег, которые в спешке граф «забыл» дать своему доверенному, поглощали внимание и мысли Тропинина. Однако не целиком. Не к этому ли времени относится упоминавшийся рисунок — портрет М. И. Платова с орденами, полученными за Отечественную войну? И маленькое живописное изображение мальчика с книгой и игрушечной пушкой? Оно так полно выражает настроение эпохи Отечественной войны, что и не могло быть создано в другое время.

Очертания головы с широким лбом сближают «Мальчика с пушкой» и ребенка, набросок которого мы рассматривали на 26-м листе хозяйственной книги. Там ему было меньше лет. Не сын ли это художника — Арсентий?

«Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни Vive Henri Quatre, тирольские вальсы и арии из Жоконда. Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. Солдаты весело разговаривали между собой, вмешивая поминутно в речь немецкие и французские слова. Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове ОТЕЧЕСТВО! Как сладки были слезы свидания… Женщины, русские женщины были тогда бесподобны. Обыкновенная холодность их исчезла. Восторг их был истинно упоителен…» [19] — писал А. С. Пушкин.

Большой картиной, посвященной возвращению графа Моркова с сыновьями в лоно родной семьи, начинается новый этап творчества Тропинина.

Москва встретила своих ополченцев летом 1813 года. Торжественно, в присутствии народа Ираклий Иванович передал в Московский Кремль пронесенные по полям сражений боевые хоругви. И в том же году визитеры Морковых в обновленном после пожара доме могли видеть не только самих хозяев, но и их изображение в счастливое время жизни.

Семейная группа, представляющая старших Морковых в натуральную величину, занимала целую стену.

В левой части холста грузная фигура Ираклия Ивановича с трудом вместилась между креслом и изящным ампирным столиком. Рядом с ним совсем юный Николай оперся на эфес сабли. Старший, Ираклий, движением руки указывает на лежащий перед ним офицерский кивер. Все трое в мундирах ополченцев.

Справа им соответствует поэтичная группа у клавесина: Вера Ираклиевна и ее учительница музыки — уже знакомая нам Боцигети-дочь.

В центре стоит, улыбаясь, с рукоделием в руках старшая дочь Моркова — графиня Наталия.

Картина писалась быстро: художник был в расцвете сил, натура — всегда перед глазами. В поклонниках таланта недостатка не было. Один из них, адъютант Моркова Мосолов, наблюдая работу над портретом, заметил, что фигура графа, не удовлетворившая Тропинина, была переписана им так скоро, что и сам Ираклий Иванович не успел бы в это время, повернуться.

Сегодняшнее состояние картины не дает представления о ее первоначальном виде. Более ста лет являлась она частью обстановки в доме Морковых и вместе со всей обстановкой, видимо, обновлялась случайными реставраторами; несколько раз перевозилась из Москвы на Украину и обратно. Все это почти начисто сгладило следы подлинной кисти Тропинина.

Спустя два года в пандан к первому был написан второй семейный портрет младших Морковых. Дети с гувернанткой собрались в просторную классную комнату для занятий. Высокая мраморная колонна с античной головой осеняет группу и сообщает возвышенно-поэтический характер повседневному явлению, которое художник не только наблюдал изо дня в день, но в котором он сам принимал участие как учитель рисования. Центром правой части композиции служит фигура преданной ученицы Василия Андреевича — графини Варвары, рисующей голову из античной группы Лаокоона. Ее ставит в пример другим детям старая гувернантка. Рядом с Варварой — брат Аркадий, позади — внучка Боцигети, схожая с бабушкой своей и матерью строгими чертами лица. В левой части холста, как бы противостоящая группе примерных детей, — младшая графиня Мария. На нее с укоризной обращен взгляд гувернантки. На девочке черный передник — знак непослушания. Элемент дидактики, рассказа, введенный художником, немногословен и органически сочетается с задачей композиционного объединения фигур в группу.

С семейным портретом Морковых 1815 года связано любопытное событие в биографии художника. Вот что рассказывает по этому случаю Рамазанов: «В то время, когда эта картина писалась, графа посетил какой-то ученый француз, которому предложено было от хозяина взглянуть на труд художника. Войдя в мастерскую Тропинина, бывшую во втором этаже барского дома, француз, пораженный работой художника, много хвалил его и одобрительно пожимал ему руку. Когда в тот же день граф с семейством садился за обеденный стол, к которому приглашен был и француз, среди многочисленной прислуги явился из передней наряженный парадно Тропинин. Живой француз, увидев вошедшего художника, схватил порожний стул и принялся усаживать на него Тропинина за графский стол. Граф и его семейство этим поступком иностранца были совершенно сконфужены, как и сам художник-слуга. Вечером того же дня граф обратился к своему живописцу со словами: „Послушай, Василий Андреевич, твое место, когда мы кушаем, может занять кто-нибудь другой!“» Так случайность освободила Тропинина от одной из самых тягостных его обязанностей. Он стал наконец по преимуществу живописцем. Слава Василия Андреевича была приятна тщеславию Моркова, и он охотно поощрял занятия своего недавнего лакея, поручая ему исполнять портреты своего семейства, писать копии, готовить новый иконостас для кукавской церкви с портретными изображениями своих детей в виде святых. Не препятствовал граф и выполнению сторонних заказов.