Под нами - земля и море

Часа в три ночи тишину нарушил громкий голос:

- Хватит ночевать! Спасайся кто может! Идем ко дну!..

- Что случилось? Тревога?!

- Нет, тонем, братцы! - крикнул наш кубанский казак Леонид Мозеров.

- Точно, братья, тонем! - подтвердил Орлов.

- Дневальный! - прокричал я со своего "второго этажа". - Включите свет!..

- Товарищ командир, света нет!

- Как нет?!

- Выключился!

В ход пошли карманные электрические фонари. Их лучи пятнами заблестели на темной поверхности неизвестно откуда взявшейся воды.

Вода заметно прибывала, затопляя землянку.

Мы прыгали в обжигающую холодом воду, на поверхности которой плавали унты, одежда и разные вещи, и, как суслики из залитой норы, мокрые, босые, в одном нижнем белье, выскакивали на заснеженный аэродром.

Ночь встретила крепким морозом и луной. Бледный свет ее падал с высоты.

Около тридцати босых, полураздетых людей отплясывали невообразимый танец. Наверное, со стороны нас можно было принять за сумасшедших или сектантов, достигших в своем бдении наивысшего экстаза. Картина для боевого аэродрома редкостная.

По тревоге приехал Сафонов, с ним врач и медицинские работники. Недалеко находился большой самолетный ящик, приспособленный техниками под мастерскую. Нас - туда. Растопили печку, и ящик наполнился теплом. Все переоделись в сухое белье. Расставили двухэтажные кровати. Сафонов освободил эскадрилью от боевого дежурства. До завтрака было еще долго, и я дал команду "добрать" еще минуточек сто двадцать.

Пока спали, пожарные машины выкачивали воду из землянки: в нее прорвались талые воды. "Пробоину" заделали, но жить в землянке из-за сырости оказалось невозможно. Нашим домом стал самолетный ящик.

Разбудили нас знакомые звуки: ухали зенитки.

- Тревога!

Летчиков словно ветром сдуло с кроватей. Одеваясь на ходу, мы выскакивали из ящика. В небе плыли высокие облака. В их просветах рвалась шрапнель, пятная голубизну черными хлопьями.

Едва успел последний летчик покинуть ящик, как на наши головы с нарастающим свистом посыпались бомбы. Мы как стояли, так тут же и упали, плотно прижавшись к снегу.

Над головой свистели промороженные куски земли, осколки бомб и гранита. А потом снова тишина, приятная, радостная.

- Ну как, братцы, целы? - поднимая голову, спросил я.

- Как будто целы, - ответил за всех Павел Орлов и, смеясь, сказал: - А знаете, почему фашисты бомбили нас?

- Нет, не знаем.

- Казак демаскировал...

- Казак?.. Мозеров?

- Он самый...

- Почему?

- Снег чистый, белый, а казак лежит на нем черный... Заметили его фашисты и сбросили бомбы.

Ожидая взрыва бомб с замедленным действием, мы еще несколько минут лежали на снегу, перебрасываясь шутками. Потом поднялись. Осмотрели воронки. Они зияли темными, вдавленными пятнами, с краями, засоренными осколками гранита и торфа.

От бомбежки пострадал наш "дом" - самолетный ящик. Две "сотки", одна с недолетом, вторая с перелетом, разорвались рядом. Их осколки не оставили живого места в стенках ящика. Плохо пришлось бы тому, кто остался в коробке.

Фашистские летчики, используя облака, приготовили "сюрприз" в надежде омрачить наш праздник. Но из этого у них ничего не получилось.

Настоящий праздничный сюрприз мы получили. Его нам сделали наши родные земляки, дорогие москвичи, приславшие подарки.

Каждый получил посылку. В посылке были конфеты, шоколад, носовые платки, письма. Много писем, проникнутых теплотой, заботой, любовью к нам, фронтовикам.

...Очнулся я от холода и мучительной боли во всем теле. Попытался открыть глаза, но ничего не увидел. "Неужели ослеп?" - мелькнула тревожная мысль, и рука невольно потянулась к лицу, чтобы протереть глаза.

Что такое? Лицо было мокрое, липкое. Кровь? Где я? Что случилось?

С большим трудом удалось выбраться на поверхность огромного сугроба, но подняться на ноги не мог. Как будто что-то приковало меня к земле.

Что же произошло? Я попытался восстановить в памяти события прошедшего боя: "Кравченко сбит. Мозеров тоже погиб. Я лежу в снегу, среди сопок. Почему так получилось?".

Это был шестой за день полет. Мы дрались с превосходящим по количеству противником. "Уж не допустили ли какой ошибки? Как будто дрались хорошо!"

В каком-то полузабытьи проносятся эпизоды последнего боя.

Вот я иду рядом с группой бомбардировщиков, тесно прижавшихся крылом к крылу. Их ведет Андрей Стоянов, прозванный североморцами "матросом Железняком". Сквозь прозрачный фонарь мне видно улыбающееся лицо Андрея, с пышными "гвардейскими" усами.

Стрелка высотомера показывает четыре тысячи метров. Под крыльями проплывает знакомая местность. Справа тянется скалистый берег залива, воды которого словно застыли в своих берегах. Ярко светит солнце, опускаясь к западной кромке горизонта; оно слепит своими лучами, мешает просматривать воздух.

- Внимание! - слышу голос своего ведущего. - Прямо, выше, слева, справа три группы самолетов противника! Будьте внимательны, не отрывайтесь! Лучше смотрите за воздухом...

Напрягаю зрение. Едва уловимые для глаза точки быстро растут. И уже ясно вырисовываются в голубом небе три группы, по двенадцати "мессершмиттов" в каждой.

На наших бомбардировщиков в плотном строю, форсируя моторы, несутся две шестерки "сто десятых".

...Напряжение растет. Идущие в лоб "мессеры" открывают огонь. Слишком рано - на испуг не возьмете

И вот раздается команда ведущего истребителей: "Огонь!" Пулеметными очередями мы заставили "мессеров" прервать атаку. Они резко набирают высоту и расходятся в разные стороны.

Снизу бьют зенитки. Вокруг нас рвутся снаряды... Сверху снова атакуют "мессершмитты". Их разноцветные огненные трассы будто раскаленными кинжалами пронзают небо. Наши бомбардировщики по-прежнему идут плотным строем, ни на градус не сворачивая с боевого курса.

Бомбы сброшены. Молодец, Андрей!

Внизу, среди сопок, клубы черного дыма. Бомбардировщики разворачиваются и ложатся на обратный курс. "Мессершмитты" последовательно, с разных направлений атакуют их, но всякий раз, попадая под огонь наших летчиков, отворачивают в стороны. Два "мессера" уже сбиты.

Фашисты приходят в ярость. Бой становится ожесточенным. Падает еще один "мессершмитт". Неподалеку два наших самолета тоже дымят. Это Мозеров и Кравченко. Они отстают, упорно отбиваясь от нападающих. Кравченко меткой очередью, почти в упор расстреливает "сто десятого". Два фашиста с хвоста бьют по его самолету. И вдруг машина Кравченко разваливается в воздухе, буквально на наших глазах... Неравный бой ведет в стороне кубанский казак Мозеров. К нему на выручку спешит Орлов, но не успевает: вражеская стая окружила самолет Мозерова, путь преграждают огненные трассы. Вот останавливается мотор, истребитель объят пламенем. Почему же Мозеров не прыгает? Ведь есть еще возможность покинуть самолет. Убит? Нет, жив. В последний раз его истребитель взмывает и таранным ударом снизу вверх разбивает в куски "мессершмитт". Меня душит гнев...

Бомбардировщики по-прежнему идут сомкнутым строем. Теперь мы защищаем их семеркой.

Однако и мой самолет стал терять скорость. Сказалась перегрузка - у мотора оборвался шатун. Используя высоту, я перешел в пике. Три "сто десятых" понеслись за мной. Двое зажимают справа и слева, третий поливает огнем сзади. Мой истребитель, падая в отвесном пике, как маятник, покачивается из стороны в сторону, чтобы не дать идущему в хвосте "мессеру" вести прицельный огонь. Сколько я могу так качаться? Принимаю решение атаковать врага!

Ловлю момент и неожиданно бросаюсь под брюхо "мессершмитту", выходящему из пике. "Ну, теперь держись, гад!" Небольшое движение рулем - и изо всех пулеметов бью в упор по фашисту. Двухкилевой, со свастикой хвост, срезанный очередью, вращаясь, падает вниз.