Трагедия на Неве. Шокирующая правда о блокаде Ленинграда. 1941-1944

В этом перечне нет и намека на желание без предубеждения рассмотреть вопрос о поколениях людей, обвиненных в преступлениях, нет даже тени понимания того крайнего состояния, в котором непрерывно находились люди с обеих сторон в прифронтовых районах и на самом фронте.

Творцы сводок вермахта в то время, разумеется, не были такими наивными, как вышеназванные историки. Но и они также вынуждены были «подправлять» события, затушевывать трагедии тех недель кажущейся объективностью. Поэтому оказывалось, что «в ходе перехода к… позиционной войне в зимние месяцы… предпринимаются необходимые планомерные улучшения очертаний линии фронта».

После десятидневного марша из Франции по железной дороге в леса Волхова в конце ноября прибывают первые батальоны баден-вюртембергской 215-й пехотной дивизии. Они попадают прямиком из цивилизации в дикую глушь. Вместе с 20-й мотопехотной дивизией они должны прикрыть более 100 километров открытых флангов других дивизий, которые наступают на Тихвин, чтобы затем где-нибудь и как-нибудь за лесами на Свири соединиться с финнами. О первом впечатлении, которое получают солдаты, когда воинские эшелоны тормозят у платформы Октябрьской железной дороги, повествует история 215-й пехотной дивизии: «Безотрадные дорожные условия, ледяной северо-восточный ветер с крупным колючим снегом, обледеневшие дороги, если они вообще имеются или распознаваемы». В районе боевых действий температура опускается до минус 40 градусов. Зимнего обмундирования нет. Вскоре возникают случаи тяжелых обморожений. Почерневшие от мороза пальцы ног и ступни подлежат ампутации. И здесь тоже действуют разведывательные группы, с которыми сутками нет связи, с некоторыми она теряется навсегда. Вдобавок к этому рвется от холода телефонный кабель и отказывают радиостанции.

Когда центральная тихвинская группа совершает отход вместе с 18-й мотопехотной дивизией и 61-й пехотной дивизией, когда противник намеревается атаковать как легкую добычу измотанные отступлением полки, представляющие превосходную цель для штурмовиков с красными звездами, когда красноармейцы уже видят скатывающиеся с обледеневших дорог под откос автомобили и орудия, отступающие группы ходячих больных и раненых, транспортируемую поврежденную технику — тогда пробивает час 215-й пехотной дивизии. Ей удается предотвратить смертельный прорыв красных стрелковых дивизий и танковых бригад во фланг измотанным немецким дивизиям.

Солдаты с трудом пробивают себе дорогу в полутораметровом снегу. Они постоянно подвергаются нападениям из густых лесов, в том числе и при поддержке танков, которые сибиряки ловко направляют в тыл отрядам прикрытия. Красноармейцы постоянно устраивают засады, особенно на последнем отрезке пути перед Грузино на Волхове. 2-й батальон 380-го полка попадает в ловушку. 50 лошадей гибнут под огнем русских. 15 автомобилей остаются на дороге, между ними убитые и раненые. 10 солдат пропадают без вести.

В истории 215-й пехотной дивизии приводится выдержка из дневника лейтенанта Хокенджоса из 380-го полка: «Дорога была из-за воронок самым ужасным образом закупорена для движения. Опрокинутые повозки, убитые лошади. Под ними и между ними трупы — 30 ездовых. Поодаль стояли лошади с глубокими ранами и опущенными головами. Они, наверное, были самым кошмарным зрелищем в этой сцене. В нескольких метрах взорвалась мина и подбросила в воздух орудие, которое собирались установить на позиции. Везде все трещало и гудело. Прибывали раненые, которым расстегивали обмундирование и снимали сапоги. Рядом стояли солдаты, курили сигареты или жевали хлеб. И только когда уж совсем сильно начинало грохотать, они шли на минутку в укрытие позади лошадей и автомобилей. Было ли это поразительным хладнокровием или омерзительным равнодушием?»

Разумеется, это было равнодушие, вызванное полной измотанностью организма. Безучастность измученных людей, перегруженных морально и физически смертельно усталых от происходящего. Они воспринимали все как сквозь сон и рефлекторно на все реагировали. Типичным для этого крайнего состояния является также и реакция юного лейтенанта, на которого страдающие лошади произвели более сильное впечатление, чем 30 убитых солдат. Животные не способны защищаться. А погибшие солдаты стали повседневным явлением.

За три недели дивизия теряет 1143 солдата, из них свыше половины от обморожений. На них нет ничего, кроме «положенного» зимнего обмундирования: то есть шинелей поверх летней одежды, подшлемников и легких перчаток. Температура колеблется от минус 25 до минус 40 градусов. В рождественский сочельник 1941 года оставшиеся в живых солдаты 215-й пехотной дивизии вновь оказываются на Волхове.

Третья глава

НО О ХОЛОДАХ НЕ БЫЛО СКАЗАНО НИ СЛОВА

Немецкий прорыв в направлении Свири с целью создания второго большого кольца окружения Ленинграда задохнулся в крови и ледяном холоде. Впервые командование группы армий «Север» вынуждено было отдать приказ об отходе. Красноармейцы вновь проявили себя стойким и изобретательным противником. Ленинград опять получил возможность жить, надеяться и бороться.

Легкая победа над «славянскими недочеловеками» оказалась мыльным пузырем также и в лесах и болотах по правую сторону Волхова. Из иллюзорных мечтаний о том, что город Ленинград вначале нужно окружить, а потом решать, каким будет его конец, получилось сражение, которое растянулось на целые годы.

О том времени, когда речной изгиб Волхова все больше приобретал очертания линии фронта, рассказывает известный артист Эрнст Шрёдер. На лыжах он, тогда молодой солдат, пересек вместе со своей ротой замерзшую реку, чтобы атаковать на другой стороне передовую позицию русских. Он впервые в бою и первый раз видит, как ведут себя опытные «волховские бойцы»: горстка мужчин с отрешенными от всего лицами и неестественно широко раскрытыми зрачками. Их форма хрустит от замерзшей и прилипшей глины, сквозь грязь с трудом виден защитный белый цвет касок, их котелки для еды давно уже никто не чистил, и они покрылись копотью.

Шрёдер видит первых убитых. «Передо мной кристально чистый белый снег, а на нем большая лужа крови, над которой поднимается пар. Это ушедшая жизнь теперь уже мертвого человека. Более красного цвета я никогда не видел». Впервые Шрёдер бежит в атаку на врага. «Затем, как буря с градом, по деревьям начинают хлестать выстрелы. Из стволов проступает белая древесина… Как слепой, падаю с размаха подбородком в снежную яму. Удушливый страх охватывает меня. Мы перестаем разговаривать даже шепотом… Затем огромными прыжками, перебрасывая по земле тяжелые ящики с боеприпасами, мчимся мы через кустарник и пни деревьев. Все более дикими, по мере того как возрастает огонь противника, становятся наши крики, пока мы в конце концов, не сговариваясь, не начинаем дружно кричать „Хуура“. Мы ревем так, будто все стали одним раненым зверем, вырвавшимся из лесной чащи. Ответ невидимого нам противника, его хриплое „Урра“ неожиданно раздается на левом фланге… Когда начинается контратака противника, то сквозь пулеметные очереди то тут, то там прорываются стоны и крики боли… Это баварские парни, у которых отказывают нервы. Замерзшие пальцы ног, которыми уже невозможно двигать внутри сапог, обмороженные носы и руки… никто не мог предположить, что мороз способен еще больше усилиться. Он достиг сорока пяти градусов!»

Шрёдер описывает отступление, во время которого они за собой тащили на плащ-палатках раненых: «Они стонут при малейшем рывке. Мы же не в состоянии больше поднимать ноги и обходить лежащих мертвецов, которых становится тем больше, чем дальше мы отходим. Ледяной ветер создает снежные наносы. Вместо густых снежных хлопьев тонкие ледяные иголки. Ветер завывает над нами, проносясь сквозь расщепленные сучья деревьев. Теперь уже и старослужащие плачут. Никто больше не стыдится друг друга, так как едва ли найдется тот, кто не плачет в отчаянии и навзрыд. Мы совсем не знаем, кого тащим за собой в плащ-палатках и кого уже навечно оставили лежать в снегу. Пальцы ног, да и сами ноги, казалось, уже отмерли и потеряли всякую чувствительность. Впечатление, что как будто движешься на деревянных колодках или на коленках». И еще одно выражение из воспоминаний Шрёдера врезается в память: «Мы уже больше не вчерашние. Но способны ли мы воспринимать реальность сегодняшнего дня?»