Киплинг

К достопримечательностям, даже такому чуду света, как рангунская пагода Шведагон, глобтроттер Киплинг остался, в сущности, довольно равнодушен. Он отпускает огромному, сияющему золотом буддийскому храму дежурные комплименты (красочность, великолепие, таинственность), однако рассуждать склонен скорее о том, что отличает его любимых индийцев от китайцев, к которым он расположения не питает; подробно описывает ничем не примечательный английский квартал в Рангуне, или — беседу с приятелем-пенджабцем в рангунском клубе «Пегу», или — дом терпимости в Денвере или Гонконге. Девушка-бирманка, которой влюбчивый Радди увлекся в Моулмейне (позже это навеяло балладу «На дороге в Мандалей»), без труда затмила старинную пагоду, вокруг которой профессор Хилл — предтеча сегодняшних японских туристов — носился со своим «кощунственным» фотоаппаратом и в которую Киплинг так в итоге и не заглянул.

Если не считать славословий в адрес «моего дорогого» Томми Аткинса, «которому я давно отдал свое сердце», мало что доставляет Киплингу-путешественнику истинную радость, «позитива», как сказали бы сегодня, в его путевых очерках немного. Гонконг: грязная дорога, проливной дождь, в магазинах все втридорога, невыразительный пейзаж прячется в дожде и тумане, у местной шлюхи отсутствует половина легкого, зато присутствует постоянный страх заразиться холерой. Нагасаки: пустынная, испачканная углем набережная. Кобе — примитивный японский городишко, «все вокруг серо, как само небо». Осака: только один отель в городе отвечает запросам англичанина. Японский бизнес еще в самом зародыше, да японцам и не стоит связываться с коммерцией, во всяком случае, на европейский лад. Европейское платье и европейская конституция им «явно не по фигуре». В узких японских улочках «не встретишь игры экстравагантных красок, пестрых витрин и сверкающих фонарей». Полиция одета и ведет себя на европейский манер, что не делает ей чести, да и все японцы, «грациозные люди с изысканными манерами», растлены западной цивилизацией, подвержены низкопоклонству к Соединенным Штатам, в придаток которых они со временем превратятся (как в воду глядел!), что притупляет их «природные артистические инстинкты»…

Зато в Сан-Франциско, куда Киплинг и Хиллы прибыли из Йокогамы спустя двадцать дней на американском пароходе с китайским названием «Город Пекин» 31 мая 1889 года, с «артистическими инстинктами» все обстояло в полном порядке. Ими, вне всяких сомнений, обладал некий американец «в нескольких поколениях», который в день рождения королевы Виктории, собрав с десяток англичан в кают-компании «Города Пекина», красноречиво отчитал их за отсутствие национальной гордости и за скудость британского патриотизма.

Наличествовали артистические инстинкты и у местного газетчика. В лучших традициях знаменитого марктвеновского рассказа «Как у меня брали интервью» (у Киплинга, кстати, его брали впервые, раньше интервью всегда брал он) тот принялся выспрашивать у специального корреспондента «Пионера» о положении дел с журналистикой в Индии, продемонстрировав при этом поразительное — даже для американцев — невежество. Ничуть не меньше, чем описание неведомой ему Индии, поразил местного журналиста ответ Киплинга на вопрос: «Что вы думаете о Сан-Франциско?» — «Для меня это священное место, — ответил Киплинг, больше привыкший задавать вопросы, чем на них отвечать, — ведь здесь творил Брет-Гарт». Газетчик, знавший о великом калифорнийском писателе лишь то, что тот «променял родину» на Британию, был поражен еще больше, когда Киплинг, оправдывая любимого с детства автора (а заодно и самого себя), добавил: «Истинный художник способен описывать родные места, находясь от них за тысячи миль…»

Вообще, в стране, где говорили на одном с Киплингом языке (пускай зачастую и мало понятном), экзотики оказалось куда больше, чем в экзотических Индии или Японии. Экзотики и отрицательных эмоций. В путевых очерках, посвященных Канаде и написанных лет на пятнадцать-двадцать позже, Киплинг проводит мысль о «белой эмиграции» — переселении англичан в Канаду, которая, по мысли писателя, должна была исправить англичанина, научить его работать лучше. Так вот, мысль о переселении англичан в Америку Киплингу пришла бы в голову вряд ли: американские нравы — в 1889 году Киплинг нисколько в этом не сомневался — англичанина не только не исправили бы, но испортили еще больше. «По одну сторону воображаемой линии, — писал в 1906 году, вернувшись из Канады, Киплинг, — находились Безопасность, Закон, Честь, Послушание, а по другую (то есть в Соединенных Штатах. — А. Л.) царила откровенная, грубая дикость».

Иными словами, к встрече с Новым Светом, тем более с Диким Западом (а Калифорния Брет-Гарта 120 лет назад была еще вполне дикой), Киплинг оказался совершенно не готов. Об этой неготовности американские впечатления свидетельствуют со всей очевидностью. «С этими местами не сравнится ничего на свете, — пишет Киплинг в письме сестре. — Безрассудство и опрометчивость правят этим миром, как никаким другим. Одни в одночасье делают сумасшедшие деньги, другие разоряются со стремительностью, от которой голова идет кругом. Все здесь на широкую ногу, даже монеты такой величины, чтобы ее разглядел любой уважающий себя американец. Но самого сногсшибательного эффекта добиваются здешние репортеры. Если попал к ним в лапы, не обессудь: с этой минуты ты не владеешь больше ни своей душой, ни своими секретами, ни своими планами, ни своими амбициями…»

Сюрпризы в Сан-Франциско, «абсолютно безумном городе», возникали на каждом шагу, не только при встречах с назойливыми газетчиками. На улицах то и дело звучали выстрелы, не меньше половины посетителей салунов были вооружены револьверами, пьяные попадались с самого утра, клерк в отеле «Палас», где Киплинг остановился, вместо того чтобы обслуживать гостя, бесстрастно ковырял в зубах и разговаривал со своими знакомыми, как и полагается свободному человеку в свободной стране. Названия улиц либо писались на фонарях (!), либо отсутствовали вовсе. Почтенные джентльмены в сюртуках и цилиндрах, сидя в холле фешенебельной гостиницы, то и дело поплевывали на мраморный пол. Эти же почтенные джентльмены, собравшись на званый обед в престижном клубе «Богема», произносили бессчетное число пространных, высокопарных речей и по многу раз, поднявшись из-за стола, дружно распевали национальный гимн и славили память павших в гражданской войне… Репортера, общение с которым напоминало разговор с маленьким, дурно воспитанным ребенком, куда больше Брет-Гарта интересовала точная площадь Индии в квадратных милях.

К неприятным сюрпризам можно отнести и отказ издателя воскресного приложения к газете «Сан-Франциско кроникл» напечатать пару рассказов Киплинга, впоследствии вошедших в сборник «Три солдата». (К слову сказать, предлагал юный Киплинг, уже успевший «поиздержаться в дороге», свои рассказы и в другие издания, в частности в солидную филадельфийскую газету «Инквайрер».) «Говорите, этот парень только что из Индии? — процедил издатель приложения, лениво листая присланную рукопись про бравого ирландца Малвени и его друзей. — Отошлите этот рассказ ему обратно и передайте, пусть лучше напишет нам историю про ядовитых змей. В этой стране интерес к рассказам из индийской жизни отсутствует. Да и потом, уровень для нашего издания, пусть не обижается, откровенно любительский». Не пройдет и года, как «любительский уровень» «Трех солдат» окажется более чем востребованным, и в Америке в первую очередь. «Любитель» же, пренебрегая своей всемирной славой, будет по многу раз переписывать свои рукописи и при этом не давать исправить в них ни единой запятой, совсем не по-любительски отстаивать свои авторские права…

Были и сюрпризы приятные. В заведении под обнадеживающей вывеской «Бесплатный ленч» платить надо было только за спиртное, еда же подавалась бесплатно и в любом количестве. Вагончики-фуникулеры доставляли в любой конец города куда быстрее лондонских омнибусов и куда дешевле, всего за каких-нибудь два с половиной пенса. Радовали глаз и поднимали настроение ярко освещенные витрины, на которые провинциал из далекой Индии не мог не засматриваться. Засматривался он, по обыкновению, и на женщин: американки не шли ни в какое сравнение с представительницами прекрасного пола из Индии или Европы. Воображение двадцатичетырехлетнего глобтроттера жительницы Калифорнии поразили своим самообладанием, независимостью, хорошо подвешенным языком, красотой, статностью и роскошными туалетами — последнее, по контрасту с Симлой и Лахором, ничуть, впрочем, не удивительно. А также — завидным легкомыслием. «Певичку в забегаловке Господь наделил фигурой греческой статуи и глазами, в которых выражается все самое лучшее и сладостное на свете, — читаем в „Американских заметках“. — Но, о горе! В ее головке нет ни единой мысли, разве что желание пропустить стакан пива и вникнуть в нехитрые слова песенки, которую она ежевечерне исполняет». Легкомыслие американских девушек, впрочем, имело свои границы. «Их свобода велика, но они ею не злоупотребляют, — заметил Киплинг в одном из своих американских интервью. — Они могут ездить на машинах с молодыми людьми, бросающими на них такие плотоядные взгляды, от которых сердобольная английская мамаша наверняка бы за свою дочь не на шутку перепугалась, однако ни сидящий за рулем, ни сидящая с ним рядом не думают „ни о чем таком“, а просто наслаждаются жизнью».