Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность

Созревшие в Вюрцбурге идеи нового учения, «целлюлярной патологии», все более и более занимали Вирхова и вызвали у него вполне естественное желание оформить их и представить в виде стройного целого. И вот в 1858 году в новом патологическом институте раздалось новое слово. Перед многочисленной аудиторией товарищей, преимущественно берлинских практических врачей, Вирхов в серии демонстрационных лекций представил «связное объяснение тех опытных данных, на которых, по его взгляду, следует в настоящее время построить биологическое учение и из которых следует вывести патологическую теорию». Лектор давал своим слушателям более полное и систематическое представление о целлюлярной (клеточной) природе всех жизненных явлений, физиологических и патологических, животных и растительных. Этим он желал достигнуть двойной цели. Прежде всего – в противовес традиционным патологическим воззрениям вновь оживить идею о единстве жизни во всем органическом мире и вместе с тем противопоставить односторонним объяснениям грубо-механического и химического направления более тонкую механику и химию клетки.

Появление в свет «Целлюлярной патологии» представляет поворотный пункт в жизни Вирхова. Если и до этого момента мы замечали в Вирхове известное стремление к разносторонности, известную энциклопедичность, то после 1858 года эта сторона его натуры и ума начала сказываться особенно ярко. Работа в узких рамках данной специальности необходимо и естественно должна была предшествовать созданию новой системы в медицине. Для этого требовалась сосредоточенная и детальная работа. Создав новую систему, обобщив увиденное и продуманное, Вирхов почувствовал с новою силою стремление к разносторонности. Узкая специальность, кабинетная работа не могли удовлетворять Вирхова. Он находил, что ученый не должен ограничивать своего кругозора стенами кабинета и лаборатории. И вот, помимо своей чисто ученой деятельности, помимо работ по той науке, кафедру которой он занимал, Вирхов вступает на широкую арену общественной деятельности. Он неустанно следит за пульсом общественной жизни. Каждое крупное общественное явление останавливает на себе внимание Вирхова, находит в нем сурового прокурора или горячего адвоката. На последующих страницах мы представим читателям картину общественной деятельности Вирхова как члена берлинского муниципалитета и прусского парламента. Теперь же мы остановимся на одном эпизоде, нарушившем правильное течение его берлинской жизни и перенесшем его из прусской столицы почти к стенам осажденного Меца. Причиною и в этом случае была опять-таки эпидемия, и «эпидемия травматическая» (раненая), по меткому выражению Пирогова, – война.

Когда железный канцлер заставил Пруссию вступить в воинственную эру, военно-санитарное дело далеко не стояло в прусской армии на такой высоте, как теперь. Добровольная частная помощь могла здесь сделать очень и очень много. В роли организатора такой помощи и выступил неутомимый Вирхов. Не будучи квасным патриотом, он далеко не увлекался завоевательной политикой. Он был против присоединения Шлезвиг-Гольштейна и против войны с Австрией. Однако, едва эта война началась, Вирхов вечером того же дня собрал кружок лиц из разных политических партий для основания «Берлинского общества помощи германским действующим армиям». В устроенных этим обществом резервных лазаретах Вирхов и работал во время австро-прусской войны

В франко-прусскую кампанию Вирхов проявил еще более интенсивную деятельность. Он обратил внимание на ужасающую обстановку поездов, в которых транспортировали раненых. Последних помещали в товарных вагонах, без всяких приспособлений, прямо на полу, где была раскинута солома; ни врачей, ни даже санитаров при поезде не полагалось. Единственное исключение составил поезд, который прибыл в Берлин в середине сентября (1870 г.), обставленный всем необходимым, включая и врачебную помощь, и устроенный одним филантропом, силезским помещиком Гэника. По образцу этого поезда Вирхов и решил организовать большой военно-санитарный поезд и отправил его на театр военных действий для эвакуации раненых. Такого рода предприятие, никогда еще в большом масштабе практически не испытанное, представлялось делом рискованным. Ввиду такого убеждения Вирхов сам после того, как Берлинское общество помощи германским действующим армиям, по его предложению, решило предпринять эту попытку, считал своим долгом лично руководить первым поездом. И действительно, первый вполне благоустроенный прусский военно-санитарный поезд Вирхов сам сформировал и сопровождал во Францию и обратно. Главное внимание Вирхова было обращено на пополнение врачебного и служебного персонала – этого больного места всех санитарных поездов.

Когда поезд приблизился к боевой линии, оказалось, что раненых, подлежащих транспорту, нет, и Вирхову предложили эвакуировать тифозных и дизентерийных. Вообще, порядки в деле эвакуации раненых оставляли желать лучшего. Для добросовестного выполнения своей задачи Вирхову пришлось лично объездить расположенные в окрестностях осаждаемого Меца лазареты в поисках раненых.

Случившаяся в это время вылазка Базена (7 октября) избавила Вирхова от дальнейших хлопот и сразу доставила ему достаточный контингент раненых. Сопровождая санитарный поезд, Вирхов провел девять ночей на носилках, подвешенных к потолку вагона. Работы в нагруженном ранеными поезде было очень много, и требовалось напряжение всех сил, чтобы справиться с этой трудной задачей. Первый вечерний обход затянулся до половины первого ночи. К концу обратного пути персонал едва держался на ногах. Наконец, 13 октября Вирхов доставил своих раненых в Берлин.

С переходом Вирхова на кафедру в Берлин имя его стало еще более знаменитым. Его заслуги перед лицом науки встретили должное признание и со стороны ученых корпораций вне пределов его отечества. В 1856 году Лондонское королевское медицинское общество избрало Вирхова в иногородние почетные члены, число которых ограничено двадцатью. В 1859 году Парижская академия наук избрала берлинского патолога своим членом-корреспондентом. Знак особого почета следует видеть и в том поручении, которое возложило на Вирхова норвежское правительство в 1859 году. Проказа, свившая себе издавна прочное гнездо в Норвегии, в том году особенно свирепствовала в западных провинциях, ввиду чего норвежское правительство и обратилось к Вирхову с поручением объездить эти местности и изучить эту страшную болезнь. Непосредственное знакомство с проказой дало Вирхову повод заняться в высшей степени интересными и поучительными изысканиями по истории этого страдания, представляющего один из наиболее мрачных моментов на мрачном фоне средних веков.

В 1874 году на долю Вирхова выпала довольно редкая для представителя медицинской науки честь. Берлинская академия наук приняла Вирхова в свою среду. Согласно принятому обычаю, в торжественном заседании, посвященном памяти основателя академии, Лейбница, 2 июля 1874 года новый академик произнес свою вступительную речь. В ней Вирхов, как того опять-таки требовал академический обычай, дает резюме того, что он сделал, и указывает на ту цель, к которой он стремится. Нарисовав крупными штрихами картину исторического развития патологии и ее соотношений с естественными науками вплоть до своего учения о целлюлярной патологии, Вирхов так заканчивает свою речь:

«То, чего патология уже достигла и что именно мне, как я могу допустить, доставило великую честь заседать сегодня среди столь избранных представителей науки, – это вновь приобретенная связь патологии с общим прогрессом естествознания. Это уже не болезнь, которую мы ищем, а измененная ткань; это уже не постороннее, инородное существо, проникшее в человека, а собственное существо человека, которое мы исследуем. Антропология – или, в еще более широком смысле, биология – распадается в настоящее время на две большие области – физиологическую и патологическую, которые исследуются однородными методами, но в различных направлениях. Граница здесь столь зыбка, что едва возможно провести ее вообще, а тем менее – в целях исследования. И, как в некоторых пограничных областях нельзя сказать, с каким явлением мы имеем дело – с физиологическим, физическим или химическим, так и патология снова начинает все более и более обнаруживать естественную близость с родственными науками. В настоящее время ничто так не далеко от патологии, как возврат к тем физиатрическим и химиатрическим системам, которые вплоть до нашего времени столь часто задерживали прогресс познания. С благодарностью, я бы даже сказал, с гордостью представители патологии видят, что за ними признают, что они не отстали в стремлении к объективной истине и в способах исследования. Академия может быть уверена, что такое признание послужит новым стимулом в стремлении к высшей цели всей науки, – к полному познанию человека».