В пламени холодной войны. Судьба агента

– Господин Веннерстрем? – окликнул тот. И без паузы продолжил: – Вам письмо. Позвольте передать его прямо здесь…

– Конечно. Благодарю!

«Почтальон» пересек улицу, сел в машину и исчез за ближайшим поворотом. А адресат едва успел рассмотреть и записать номер.

Конверт был большой, имя и адрес напечатаны на машинке. Но содержимое, не в пример упаковке, оказалось маленьким – крохотная, почти папиросная бумажка. И текст минимально возможный: дата, а под ней другая – резервная. Завершала все совершенно неразличимая подпись. Это была странная бумага: она с шипением сгорела за секунду, оставив после себя минимум серого пепла. Стиг расценил столь яркий эффект пиротехники как довольно прозрачный намек от людей, с которыми предстояло иметь дело, – господ с техническими возможностями.

Было прекрасное зимнее воскресенье с солнцем и голубым небом. Протяженные скверы Тверского бульвара переполняли гуляющие. В толпе мелькало немало пышных наркомовских жен с нарядно разодетыми чадами. Глядя на них, Веннерстрем лениво размышлял, что по этим нарядам невозможно судить о легкой промышленности страны как об «отсталой технике».

А вот и памятник Пушкину. Здесь в 14.00 предстояло, наконец, увидеть «старого знакомого». Вообще-то, выбор места и времени показался Стигу довольно странным. Меньше всего он указывал на некую таинственность. Тут и там сновали и фланировали сотни свидетелей. Хотя, с другой стороны, не было видно никого, кто бы заинтересовался чем-то еще, кроме самих себя и хорошей погоды.

Мысли настолько зациклились на Сергее Ивановиче, что швед упорно искал человека с южной внешностью. Однако даже отдаленно похожего не находил. Случайно взгляд его споткнулся о черную меховую шапку, сшитую из прекрасной сибирской шкуры. Из-под нее поблескивали прищуренные глаза, делавшие выражение лица насмешливо-лукавым. Кого-то эта хитрющая физиономия явно напоминала… Ба! Николай Никитушев, бессловесный спутник мадам Коллонтай! Так вот кто, оказывается, старый знакомый? Что ж, приходилось признать, что так оно и есть…

Хитринка сменилась широкой радостной ухмылкой. В ответ и Веннерстрем почувствовал что-то вроде радости. Неосознанно. Самопроизвольно. Пожав друг другу руки, они не стали обниматься – это было бы уже притворством и нелепостью.

Медленно побрели назад, придерживаясь направления, задаваемого русским. Покончив с дежурными фразами о здоровье и погоде, занялись отвлеченным разговором. Стиг уже начал было удивляться, имелся ли какой-нибудь смысл в этой бесцельной прогулке по бульвару, но тут Николай указал рукой:

– Там у меня машина. Давайте поболтаем в укромном месте и выпьем по чашечке кофе.

У обочины стояла самая обычная «эмка», но когда шофер выскочил и встал у задней дверцы по стойке «смирно», иностранцу стало ясно, что автомобиль военный.

Пока ехали, в душе Веннерстрема робко зародилось чувство, будто» железный занавес» начал слегка приоткрываться. В вынужденной московской изоляции ощущение, что находишься с глазу на глаз с советским офицером, уже само по себе было сенсационным. Вместо привычно настороженных, скованных запретами людей взору предстал Николай: свободен, раскрепощен, и иностранец ему не в тягость. Открытая сердечность, разговорчивость – все, что так хорошо соответствует статусу «старого друга».

Приятно, конечно, размышлял Стиг, но что-то никак не удается избавиться от мысли, что столь открытое поведение просто входит в поставленную задачу…

Вымахнули на автостраду и помчались к западному пригороду Москвы, названному Серебряным Бором. Стиг наконец прервал молчание:

– Чем теперь занимаешься?

– Тружусь в Центре.

Опять то самое слово, услышанное от Рубаченкова еще в Стокгольме! Шведу оно мало о чем говорило, и потому он без обиняков попросил разъяснений. Николай не торопился, словно обдумывая, чего и сколько можно отмерить для первой информационной дозы. Наконец заговорил:

– Ну, другими словами – ГРУ. Главное управление военной разведки. Центр – это сокращение для связи, вот мы для простоты и используем его в разговоре… Ну, как тебе работа в Москве?

– Чертовски плохо! – Стиг произнес это с такой страдальческой выразительностью, что Николай не мог не улыбнуться. – Чувствую себя совершенно замороженным. Не с кем даже словом перемолвиться.

Теперь уже русский засмеялся в открытую и снова стал выглядеть комично-хитроватым:

– Ну а я? С сегодняшнего дня у тебя есть отличный знакомый, с которым можно обсудить любую проблему.

Неожиданно Веннерстрему снова вспомнился Сергей Иванович. Тогда и товаром, и оплатой у них была информация. Знал ли об этом Николай? Изучил ли те давние данные из картотеки? И какие отношения сложатся теперь – обмен информацией или уже нечто иное? А может, все потечет как прежде, и не надо придумывать себе излишние сложности?

Быстро набежали тучи, и когда машина подъезжала к Серебряному Бору, пошел снег. Рядком стояли дома в типично старорусском стиле – с крылечками. По другую сторону от них вдоль реки тянулся пляж, пустой и заброшенный в это время года. Остановились перед дощатым забором, который выделялся среди других заметной высотой. Шофер дал сигнал, ворота открылись, и автомобиль въехал во двор.

Обстановка внутри старинного дома навевала романтику. В камине, рассеивая отблески по комнате, приветливо потрескивал огонь, на чайном столике стоял самовар, лежали теплые, только что испеченные пироги. На полу сидел кот и облизывал лапы. А за окном плотными большими хлопьями медленно падал снег.

Николай выглядел довольным и потирал руки, то ли предвкушая чаепитие, то ли от холода. Разговор он начал с воспоминаний о Стокгольме и мадам Коллонтай, даже передал от нее привет. Но неглупый швед понял, что это, конечно, было ложью. Александра Коллонтай к тому времени пребывала на пенсии и уже несколько лет болела в затворничестве. Однако со стратегической точки зрения такое вступление Стигу понравилось.

После этого поговорили о «НАТО, инспирированном США», о том, какой риск представляют его планы для неокрепшего после войны Советского Союза. Тема показалась гостю крайне банальной, все это ежедневно мелькало в газетах и было неинтересно. Ему больше импонировали чаепитие и играющий кот, чем избитые фразы пропаганды. Но затем Николай заговорил о Рубаченкове, и тут беспокойная совесть Веннерстрема вновь заныла. Он моментально сосредоточился.

Никитушев рассказал, что через Ивана в Стокгольме русские пытались получить сведения о том, существует ли секретный договор между Швецией и НАТО или какой-нибудь натовской страной. Норвегией или Данией, например. Опираясь на беседу с Веннерстремом и другими дипломатами, Рубаченков делал предположение, что не существует, что Швеция, по всей видимости, нейтральна. Стиг с готовностью подтвердил это, заметив обеспокоенно:

– Надеюсь, Рубаченков в докладе был достаточно обстоятельным.

– Достаточно. Но мы все же сомневаемся. Этот вопрос для нас крайне важен, особенно сейчас, когда вся оборона перестраивается заново. Кстати, ты можешь оказать большую услугу своей стране! – с невинной улыбкой заметил Николай.

Веннерстрема эта улыбка насторожила. Он внимательно всмотрелся в собеседника: не новая ли тут хитрость? Но ничего не заметил и попросил продолжать.

– Видишь ли, мой начальник хотел бы услышать о шведской нейтральности лично от тебя. Без посредников.

– А кто он?

– Начальник второго управления.

Собственно, дальнейшие вопросы отпадали. Шведу было известно, что второе управление занималось европейскими делами, и сейчас появилось косвенное доказательство того, что Николай говорит правду.

– Ну как, согласишься встретиться?

Много раз в последующем уже искушенный агент Стиг Веннерстрем удивлялся и даже восхищался, насколько умело вывернул всю ситуацию хитрец Никитушев. Безобидная просьба к шведу подтвердить позицию своей страны – и ничего более! Тогда это не выглядело как еще один шаг на пути к падению – и Стиг согласился. А Николай снова потер руки. Видимо, такая привычка появилась у него уже после Стокгольма.