Наедине с собой (СИ)

шестеро стариков (они составляли, как я говорил, костяк поощренных). Отправили из поселка, не

доверяя гарнизонной почте. Да и забыли.

И вот спустя месяцев четыре к КПП подходит майор и два полковника. Представляются

офицерами Министерства обороны и просят пропустить. Дежурный, естественно, не перечит, хотя

тут же собирается сообщить нашему начальству новость. Ъ

Приехавшие, между тем, уточняют, где находится батарея (имеется в виду та, где несут службу

авторы письма) и направляются прямиком туда. Поскольку это рядом с КПП, то добираются туда

они в течение трех минут.

В это самое время с дежурства вернулся караул. В расположении – форменный бардак. Тут и там

стоят автоматы, рядом – подсумки с патронами. Хватай – и коси всех подряд.

Естественно, еще через пяток минут появляется ротное начальство. «Миноборонщики» вместе с

ним закрываются в кабинете. Вскоре туда приглашают и меня. Почему одного? Дело в том, что

уже грянул дембель, и никого из стариков в части не осталось.

Москвичи – искренне ли, играют ли роль – ведут по отношению ко мне осень тактично.

Интересуются, хорошо ли я знаю устав. Ведь, по нему, коллективные заявления в армии

запрещены, разрешаются лишь личные рапорта по команде. Кстати, мы этот нюанс с остальными

подписантами в свое время обсуждали. И действовать по уставу сознательно не стали: знали, как

расправляются с одиночками. Но и ответ на вопрос с подковыркой нами был придуман еще тогда.

Я его озвучиваю:

– Так мы же не по команде обращались, а в редакцию любимой молодежной газеты. Это жен

разные вещи!

Командиры соглашаются, что, действительно, разные. Попутно сообщают, что наша ксива

поначалу пришла в «Комсомолку», где была размечена в отдел военно-патриотического

воспитания. А уже оттуда ее переслали в Министерство обороны – на реагирование. Между тем, все написанное я подтверждаю. Да еще добавляю пару нелицеприятных фактов. Хотя вижу, как

меняются в лице командир батареи и его замполит.

***

«Разбор полетов» продолжается и на следующий день. Но меня в караул уже не отправляют –

видимо, боятся давать автомат. Вручают косу и отправляют на сено для подсобного хозяйства.

Там я и несу службу.

На третий день прибегает не посыльный, сам старшина, и приказывает срочно отправляться к

комбату. Иду. В кабинете, кроме него, московские проверяющие. Они говорят мне (!), что их

миссия закончена, что о выявленных недостатках будет доложено министру, что они благодарны

за высокую сознательность, проявленную мной и остальными авторами письма. И т. д., и т. п. Под

занавес один из полковников неожиданно роняет:

– Я понимаю, мы сегодня вечером уезжаем и в отношении вас могут начаться какого-либо

притеснения. В таком случае смело обращайтесь к нам снова!

Окрыленный, отдаю честь, «лихо» поворачиваюсь на каблуках и направляюсь вон. За дверью –

весь на иголках! – замполит, лейтенант Хахулин:

– Ну, что, умник, москвичи сегодня уезжают, а ты остаешься!

Я резко делаю оборот вокруг оси и распахиваю только что закрытую дверь. Причем так ее и

держу, дабы лейтенанта было видно тем, кто остался в кабинете:

– Товарищ полковник! Вы говорили, что когда меня начнут за мою принципиальность

преследовать, то я могу обращаться к вам. Так вот, я уже обращаюсь. Ибо, – и показываю глазами

на буквально помертвевшего Хахулина, – меня уже преследуют!

– Хорошо, боец! Вы свободны! А вы, лейтенант, зайдите сюда.

Что там происходило дальше, я не знаю. Ибо тут же отправился на сенокос – выполнять норму.

Через час туда на всех парах прибегает дневальный:

– Сухомозский, немедленно к старшине!

– За каким таким еще и к старшине, я всех, кто в звании ниже майора командиром не считаю, –

шучу, хотя на душе несколько тревожно.

– Тебя срочно переводят в другую часть! – продает мне секрет переполоха дневальный.

Через полчаса я у старшины.

– Вот тебе продовольственный аттестат, вот получка за месяц, забери из тумбочки свои вещи!

– Почему такая спешка, я даже с ребятами, которые в карауле, попрощаться не успею.

– Через час поезд. Мне велено в него тебя посадить.

– А куда меня переводят? – спрашиваю.

– Туда, где срать ходят по двое и с топором, дабы один у другого замерзающее говно обрубал, а

пищу подают с вертолета, – отрезал старшина.

Через час я уже трясся в поезде Одесса – Новосибирск. Так никого, кроме старшины, и, не увидев: ни друзей, ни командиров.

***

Гордость выражается вовсе не в том, чтобы скрыть свою слабость. Наоборот, гордость – это

признаться в своей слабости и преодолеть ее.

***

Прибыл к новому месту службы. Это в/56653 на Урале (интересно, что рядом расположена часть, ребята которой в 1991 году сбили американского летчика-шпиона Пауэрса). Дежурный по

гарнизону – а ему о прибытии новичка доложили по телефону с КПП – майор Дуб (фамилия

подлинная – Авт.), встретил меня словами:

– А-а, жалкий писака!

Я сразу понял, что связь между воинскими частями налажена отлично и служба здесь мне медом

не покажется.

***

7 ноября. Всех, свободных от несения службы, собирают в Ленинской комнате – смотреть парад

на Красной площади, посвященный годовщине Великой Октябрьской социалистической

революции. Что касается последней, то я против нее ничего не имею. Но торжественное шествие, право, видел великое множество раз. Что даст очередной?

И я на свой страх и риск остаюсь в расположении. Сержанту, который хотел меня приобщить к

коллективному «мероприятию», я так и сказал. А еще добавил, что хочу написать письмо родным, что в армии тоже поощрялось. Безусловно, если бы я был солдатом более позднего призыва, подобный «финт» вряд ли удался. Однако без пяти минут старик – корова священная.

И, надо же, где-то спустя полчаса в казарме появляется дежуривший по гарнизону полковник, да

еще и заместитель командира не по чему-нибудь, а по политчасти. Первый же вопрос:

– Почему рядовой находится в расположении, а не в ленинской комнате?

Сержант и дневальный мнутся. Прихожу им на помощь (что ребят подставлять?):

– Товарищ полковник, пишу родным!

-– Что, другого времени не будет? Марш в Ленинскую комнату!

– Но я ведь парад видел множество раз. Что толку, если еще раз посмотрю?!

– Главное не в том, сколько раз ты его видел, а в том, что оторвался от коллектива.

– Но ведь неинтересно, товарищ полковник! И пользы – никакой. Уставлюсь в экран, как баран на

новые ворота.

«Разговорчики в строю» замполиту начинают надоедать. Он командует:

– Встать! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш в Ленинскую комнату!

И – в спину:

– А если такой грамотный, можешь на экран не смотреть!

За те полтора десятка метров до Ленинской комнаты у меня в голове зреет «фортель», хотя

прекрасно знаю, как завтра не поздоровится. Народ, кстати, меня тоже хорошо знает: если попала

вожжа под хвост (а как иначе назвать пререкания не с кем-нибудь – с полковником?), дам

представление. Все ждут с нетерпением дальнейшего развития событий – парад им по фигу.

Захожу в Ленинскую комнату, прохожу мимо незанятых стульев и прямиком – к телевизору.

Публика в недоумении. Я беру столик, на котором стоит аппарат, и отодвигаю его от стены к

центру. Потом беру стул, заношу его за телевизор и удобно усаживаюсь.

Теперь представьте себе картину. Все бойцы смотрят в экран, а я – из-за телевизора – на них.

Комната грохает смехом.

Тут же влетают полковник, сержант и дневальный.

– Что такое?! – орет замполит.

Все замолкают. Полковник грозно обводит глазами комнату, дабы выявить очаг неповиновения. И