От аншлага до «Аншлага»

Как известно, одним из чувств, присущих всем без исключения советским людям, был и остается страх. Кому-то он перешел с генами, кто-то приобрел его на основе собственного жизненного опыта, но результат одинаков — все боялись. А овеществленной причиной страха был в то время КГБ. Считалось, что он видит и знает все о каждом, что его люди есть везде, поэтому очень многие боялись высказывать самые робкие критические замечания в адрес власти даже при хорошо знакомых людях, опасаясь, что они могут оказаться осведомителями. А осведомители, или «стукачи», были раньше практически в каждом учреждении, становились ими кто за деньги, кто по убеждению, кто после совершения преступления, чтобы избежать наказания. Каждый «стукач», чтобы его не обвинили в бездеятельности или того хуже — в саботаже, должен был время от времени давать информацию. Но где ее набрать на всех? У нас ведь не работают в каждом детском садике или фельдшерско-акушерском пункте шпионы или диверсанты, поэтому содержание отчетов высасывалось из пальца или было откровенным доносом, если кто-нибудь имел неосторожность стать на пути агента «компетентных» органов. А так как любой из нас осознавал свою полную беззащитность перед мощью государства, то все предпочитали лучше с ним не связываться и не становиться «героями» сочинений доносчиков. Но для этого было бы неплохо их знать. У каждого на этот счет имелось свое мнение, которое ни проверить, ни опровергнуть практически было невозможно. КГБ свято хранит свои тайны, даже сегодня мы не знаем имен тех, кто с ним сотрудничал, и, думаю, не узнаем никогда. Были «стукачи» и в нашем театре, двоих, во всяком случае, мы знали точно, документально это подтвердить, конечно, не могли, но косвенных улик против них накопилось столько, что мы практически не сомневались в своих выводах. Кстати, эти люди до сих пор работают на ниве культуры, получают звания и, если и мучаются угрызениями совести, то, наверно, так, чтобы никто этого не заметил.

Для того чтобы лишний раз убедиться в своей правоте, мы с друзьями и начали «операцию» с полученной мной карточкой. План действий мы выработали следующий: я буду подходить с карточкой к группам наших артистов и с возмущением говорить: «Что это такое?! Завтра же пойду в КГБ и потребую, чтобы они разобрались. Как они хранят свою документацию, если для дурацких розыгрышей любой может украсть у них секретный бланк? Пусть найдут, чьих это рук дело, и накажут виновного». Мы рассчитывали, что «стукач», даже если он к этому делу отношения не имел, все равно испугается, потому что поймет, что подозрение органов обязательно падет на него, и его будут, как минимум, проверять, что уже само по себе не очень приятно. Скрыть своих чувств он, наверняка, не сможет, они отразятся на его изменившемся лице, и вот это-то и должны будут заметить мои друзья, которые за всем внимательно будут наблюдать, выбрав удобную позицию. Так, переходя от гримерки к гримерке, от курилки к буфету, мы проверили на своем «детекторе лжи» всех наших актеров и даже нескольких пенсионеров. Нам повезло: в тот день ставили «Людзi на балоце», а для этого спектакля всей труппы было мало, и приходилось «призывать» пенсионеров. Можете представить наше изумление, когда выяснилось, что менялись в лице, бледнели и тряслись после общения со мной не только те двое, в которых мы не сомневались, но еще человека три-четыре, то есть оказалось, что у нас в театре могло быть еще несколько артистов, завербованных КГБ. Разумеется, мы понимали, что наш метод проверки далеко не идеален, погрешность при определении результата могла быть очень велика, но все равно какой-то неприятный осадок в душе остался. И когда через несколько лет «Христофор» арендовал зал в клубе им. Дзержинского, я показал как-то свою карточку одному из офицеров КГБ и рассказал о нашем эксперименте. Он долго смеялся сначала, а потом сказал, что «несколько» — не такое уж немыслимое число, ему был известен случай, когда в организации из 25 человек завербованными были 13.

В театре им. Я. Купали много лет подряд Павлинку играла Алла Долгая. В одной из последних сцен спектакля, если помните, Павлинка собирает свои вещи и убегает из опостылевшего ей родительского дома к своему любимому. Однажды, чтобы разыграть Аллу, меня уговорили во время антракта лечь в огромный сундук, из которого она должна была брать вещи. Минут сорок пришлось мне пролежать там в скрюченном состоянии, пока, наконец, наступил момент, которого мы все с таким нетерпением ждали. Подбежав к сундуку, Павлинка открыла крышку, заглянула внутрь и… завизжала. Мало того, что она не ожидала там кого-нибудь увидеть, так я еще скорчил такую страшную рожу, оскалив зубы и вытаращив глаза, что меня можно было испугаться и в более спокойной обстановке.

Не успели мы отсмеяться, смакуя удовольствие от удачного розыгрыша, как Алла взяла себя в руки и закричала:

— Ой, якая страшэнная, насатая крыса!

Тут уж мои сообщники вместо смеха тихонько зааплодировали коллеге, выражая свое одобрение и восхищение ее находчивостью и самообладанием. Зрители-то не видели, что в сундуке, и подумали, что так и должно быть по замыслу режиссера. Мы все были удовлетворены развязкой инцидента и думали, что дальше спектакль пойдет как обычно, тем более что «жених» Аллы поторапливал ее, нетерпеливо протягивая к ней руки. Но Алла, видимо, не ощущая себя достаточно отмщенной, поэтому, попросив «жениха» еще немного подождать, взяла стоявшее на сцене ведро с водой и со словами «зараз я яе, паганую, утаплю» медленно вылила на меня всю воду. Только потом она с чувством исполненного долга закрыла крышку, улыбнулась и радостно выпорхнула из окна прямо на руки своему милому. Правильно говорят — женщины шуток не понимают.

Дело было летом на гастролях в Киеве. Мы жили тогда в гостинице «Украина», которая представляет собой огромный комплекс зданий с бесчисленным количеством коридоров, переходов, ответвлений и тупиков. Зачем я об этом пишу, вы скоро поймете…

В тот год стояла невыносимая жара, поэтому, придя в номер в свободное от выступлений время, артисты сбрасывали с себя почти всю одежду и ходили полуобнаженными. Однажды, когда наши маститые Гарбук, Овсянников, Дубашинский и Белохвостик сидели в своем номере в описанном только что виде и пытались спастись от духоты при помощи… горячительных напитков, зазвонил телефон. Девушка с того конца провода попросила передать трубку Валентину Белохвостику. А это, кто не знает, был один из самых импозантных мужчин у нас в театре: высокий, представительный, с сильным голосом, ему всегда доверяли играть больших начальников, партийных секретарей и героев-партизан. Когда он подошел к телефону, собеседница представилась его страстной поклонницей, влюбившейся в него с первого спектакля, и начала расхваливать Валентина Сергеевича на все лады: что она таких мужчин никогда не видела, что у них в Киеве вообще настоящих мужиков не осталось, даже глаз не на кого положить, он — ее идеал, поэтому она специально пришла в гостиницу, чтобы быть к нему ближе и, что является пределом ее мечтаний, с тайной надеждой, что удастся с ним встретиться. Если он не возражает, то она будет ждать его у телефона-автомата на шестом этаже, и объяснила, как туда пройти. Разгоряченный жарой, выпивкой и продолжающимися уже месяц гастролями Белохвостик сразу клюнул на лесть и согласился. Друзья пытались его отговорить, но он быстро привел себя в порядок, натянул выходной костюм и ушел.

Вернулся Валентин Сергеевич в номер где-то через полчаса, злой и раздраженный. Оказывается, он все это время простоял у телефона-автомата, но никто к нему не подошел. Только он разделся и присел за стол, как снова раздался телефонный звонок. Уже знакомый девичий голос с обидой начал выговаривать Валентину Сергеевичу за то, что он заставил ее столько ждать, а сам не пришел. В процессе разговора выяснилось, что они ждали друг друга на одном этаже, но у разных телефонов. Белохвостик, чувствуя свою вину перед девушкой и считая, что он из-за жары чего-то напутал, извинился, попросил подождать его еще чуть-чуть и пообещал, что сейчас придет. У Валентина Сергеевича опять загорелись глаза, он наспех надел рубашку, костюм, друзья снова завязали ему галстук, потому что сам он не умеет этого делать, принял для храбрости стаканчик вина и ушел, теперь уже на другую сторону гостиницы.