Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории

Третья республика агонизировала. Судьба была готова нанести ей последний удар.

Англичане, по-прежнему неуверенные в ситуации с французским флотом, насчет которого имели лишь ненадежные заверения адмирала Дарлана, чтобы положить конец своему беспокойству, решились на операцию «Катапульта». 3 июля на рассвете все французские корабли, стоявшие в Портсмуте и Плимуте, были захвачены. Стремительная и хорошо проведенная операция. За исключением одной отчаянной стычки, стоившей жизни двум британским офицерам и одному матросу, равно как и французскому боцману, французские экипажи без сопротивления сошли на берег.

Тогда же мощная английская эскадра под командованием адмирала Соммервилла появилась в море возле Орана, где на широком рейде Мерс-эль-Кебира стояла на якоре треть французского флота. У адмирала Женсуля, который им командовал, было довольно ограниченное представление о чести. Ему не хватило проницательности; он недооценил решимости наших союзников и ненадежности собственной позиции.

Не позволив подняться на борт посланцу английского адмирала, он получил его предложения в письменном виде. Предложения те содержали заверения в уважении и верности братству по оружию; там же выражались сожаления по поводу вынужденных крайних мер.

Вот предложения, сделанные адмиралу Женсулю:

Переговоры продолжались почти весь день и велись через английского офицера, бывшего военного атташе в Париже, чей крейсер стоял бортом к борту с французским адмиральским кораблем. Женсуль противился всему. Он передал в Виши лишь последнее из английских предложений: «Послан ультиматум; потопите ваши корабли; срок шесть часов; мы вас принудим силой. Ответ: мы ответим силой на силу». Разумеется, Дарлан одобрил действия Женсуля.

Британский адмирал и его офицеры были постоянно на связи с Лондоном и давали понять, что с трудом сдерживаются, чтобы не открыть огонь по французским морякам.

Черчилль, не покидавший зала заседаний и находившийся в постоянном контакте с первым лордом Адмиралтейства и первым морским лордом, отправил Соммервиллу телеграмму: «Вы облечены самой неприятной и самой трудной миссией, которая когда-либо поручалась британскому адмиралу, но мы питаем к вам полное доверие и весьма рассчитываем, что вы четко ее исполните».

В семнадцать часов Соммервилл отдал своим кораблям приказ открыть огонь при поддержке морской авиации.

Четверть часа спустя Женсуль отправил своему коллеге следующую телеграмму: «Все мои корабли выведены из строя; прошу вас прекратить огонь».

Итог этих пятнадцати минут был ужасен. Кроме линкора «Страсбург» и четырех эскадренных миноносцев, которые смогли ускользнуть, вся остальная флотилия была уничтожена, в том числе «Дюнкерк», выброшенный на берег, и «Бретань», затонувшая с девятью сотнями людей на борту. В результате тысяча триста погибших и пропавших без вести.

Черчиллю было небезызвестно, какую безотчетную англофобию это вызовет не только у французских моряков, но и у всего населения Франции. Однако он хотел показать миру, что не отступит ни перед чем, чтобы обеспечить защиту Англии.

В то же время адмирал Годфруа, командующий флотом в Александрии, оказался дальновиднее Женсуля: он договорился с адмиралом Канигхемом, чтобы его разоруженные суда оставались на рейде до конца военных действий.

Но Мерс-эль-Кебирское дело вызвало колебания среди сторонников генерала де Голля и на какое-то время замедлило приток добровольцев в его немногочисленное войско.

Во Франции случившееся дало новые аргументы пораженцам и сторонникам сотрудничества с Германией. Лаваль объявил, что отныне Франция в состоянии войны с Англией. Это усиливало его позиции, тем более что он готовился собрать Ассамблею, на рассмотрение которой собирался представить свою единственную статью.

Было предпринято несколько попыток воспротивиться такому ходу событий. Но Лаваль с помощью хитроумных уловок и рычагов власти их успешно сорвал, даже когда сопротивление его действиям было санкционировано Петеном. «Маршал соглашается на все и тотчас же забывает», — говорил Лаваль.

В Виши собралось около семисот парламентариев. Казино, где 10 июля состоялось заседание, ввело новую игру — игру в институты власти.

Дебаты были короткими, поскольку сторонники Лаваля, устроив большой шум, добились того, что не было ни дискуссии, ни разъяснений по голосованию.

Только восемьдесят парламентариев имели мужество проголосовать против, семнадцать воздержались. Остальные пятьсот шестьдесят девять подписали свидетельство о смерти республики.

Так замечательная палата Народного фронта 1936 года, социалистическая палата сорокачасовой рабочей недели и оплачиваемых отпусков, не только проиграла войну, но и отдала страну дряблой диктатуре престарелого маршала, попавшего в полную зависимость от оккупантов. Марк Блок написал по этому поводу: «Похоже, что странный исторический закон регулирует отношения государств с их военными вождями. Когда они победители, их почти всегда держат в отдалении от власти; но будучи побежденными, они получают ее из рук страны, которой не смогли добыть победу… усыпанные звездами и медалями мундиры символизируют вместе с жертвами, принесенными на поле боя, славу прошлого и, быть может, будущего».

А пока согласие Петена сотрудничать с победителем не побуждало население проявлять величие духа. Об этом свидетельствовало объявление, прибитое в августе 1940-го к дверям префектуры Ангулема: «Немецкие власти извещают, что доносы рассматриваться не будут из-за слишком большого их числа».

Мы достигли самого дна стыда.

II

Незаслуженные каникулы

Нет реки красивее, чем Дордонь у границ Перигора, — широкая, величественная, искрящаяся. Непонятно, почему она не получила статус крупной реки, которого заслуживает даже больше других. На ее плавных излучинах открываются пляжи с золотистой галькой. Летними днями река струится золотом, и однажды вечером ее «зеленая сладость», воспетая Ростаном, наполняет вас счастьем жить. Ее берега и холмы усеяны замками; некоторые вздымают средневековые башни, другие простирают классические фасады.

Замок Питре в Сен-Серен-де-Пра был большой U-образной постройкой с бесчисленными комнатами, два крыла XVIII века выступали на длинную тенистую террасу, обрамленную водой.

Правое крыло предназначалось для офицеров, которые остановились там на постой.

Левое крыло занимала хозяйка, г-жа Матиньон, дама в возрасте, с прекрасными манерами. Массовый исход привел к ней полдюжины молодых родственниц, одних — с детьми, других — со своим одиночеством.

Все обитатели дома встречались на террасе. Справа возились с младенцами, слева играли в карты.

Расквартированные в окрестностях товарищи заглядывали к нам в гости.