Ференц Лист

Мы не будем излагать подробности биографии композитора, рассматривать мотивы создания мифа об отравлении им Моцарта и приводить доказательства невиновности Сальери — всё это темы отдельного исследования. Но было бы несправедливо именно по отношению к Листу совсем замолчать проблему клеветы на его учителя. Поэтому мы намеренно дадим лишь краткую характеристику личности Сальери, которая наглядно покажет абсурдность любых обвинений в его адрес.

То, что Сальери был признанным авторитетом в области музыкального, в первую очередь оперного искусства, сомнений не вызывает. Буквально первые шаги на этом поприще принесли композитору славу: в Вене с успехом были поставлены его «Ученые женщины» (1770), «Армида» (1771), «Венецианская ярмарка» (1772). Еще большую известность он приобрел благодаря своим «парижским» операм «Данаиды» (1784) и «Тарар» (1787). Профессор Питсбургского университета Борис Абрамович Кушнер в яркой статье «В защиту Антонио Сальери» справедливо заметил: «Очевидным недостатком мифа о том, что Сальери отравил Моцарта, было явное отсутствие мотивов у Сальери. Собственно говоря, с какой стати, с какой целью Сальери совершил бы такое страшное злодеяние? Никаких видимых оснований при жизни Моцарта для зависти со стороны Сальери не было. Композиторы не были соперниками в области инструментальной музыки (Сальери почти не сочинял таковой), что же касается оперы, то Моцарт отнюдь не рассматривался современниками как оперный композитор номер один… Что касается собственно карьеры, то с точки зрения жалований, занимаемых позиций и т. д. любое сравнение было бы подавляющим образом в пользу Сальери. Пожалуй, именно у Моцарта были реальные основания завидовать Сальери и желать его устранения»^[67].

О человеческих качествах Сальери (кстати, начисто лишенного какого бы то ни было комплекса неполноценности) лучше всего говорят его дела. Так, он являлся президентом (1788–1795), а затем бессменным вице-президентом общества «Концерты в пользу вдов и сирот оркестровых музыкантов». Он не только занимался организацией регулярных благотворительных концертов, но и чаще всего лично ими дирижировал. Кроме того, Сальери был активным членом Венского общества любителей музыки; во многом благодаря его стараниям в 1817 году была открыта Венская консерватория, которую он возглавил.

Особенно хочется отметить, что в 1815 году в честь празднования 65-летия композитора не кто иной, как Франц Шуберт порадовал наставника кантатой, сочиненной на собственный текст:

Лучший, добрейший!

Славный, мудрейший!

Пока во мне есть чувство,

Пока люблю искусство,

Тебе с любовью принесу

И вдохновенье, и слезу.

Подобен Богу ты во всём,

Велик и сердцем, и умом.

Ты в ангелы мне дан судьбой.

Тревожу Бога я мольбой,

Чтоб жил на свете сотни лет

На радость всем наш общий дед!

^[68]

Представить себе, чтобы подобные искренние строки посвящались недостойному человеку, невозможно.

(Интересно, что самые близкие ученики Листа называли его «наш Старик». Вот, например, отрывок из воспоминаний русского пианиста и дирижера Александра Ильича Зилоти (1863–1945): «После смерти Листа мы все разбрелись по белу свету. Но эта небывалая личность и с того мира держит нас под своим обаянием. А. Фридгейм^[69], пятнадцать лет меня не видавший и не писавший мне ни строки, на шестнадцатый год прислал открытку, которая начиналась: „Да здравствует наш Старик и наша дружба“. Когда я увиделся через 25 лет с Ф. Моттлем^[70], мы должны были признаться, что когда мы с ним разговариваем или друг друга слушаем, то нам кажется, что между нами стоит „Старик“; что мы за все эти 25 лет всегда вспоминали и думали: а что бы сказал наш „Старик“, как бы он посоветовал поступить. И это влияние, это присутствие нашего Листа сказывается даже и в музыкальном смысле, т. е. мы как-то одинаково „подходим к музыке“, как и наш Лист»^[71].)

Профессор Московской консерватории Лариса Валентиновна Кириллина в блестящей статье «Пасынок истории: К 250-летию со дня рождения Антонио Сальери» приводит факты: «О порядочности мастера свидетельствует длинный ряд поступков на протяжении почти всей его активной жизни. Он всегда выказывал преданность всем своим учителям и постоянно участвовал в богоугодных и бескорыстных начинаниях… В программу великопостного концерта в пользу музыкантских вдов и сирот 1791 года Сальери включил симфонию Моцарта g-moll (№ 40), о которой почему-то принято думать, будто при жизни Моцарта она не исполнялась. Являясь композитором с европейским именем, он не гнушался выступать на вторых и третьих ролях, если считал, что дело того заслуживало. Так, на премьере в 1814 году „Битвы при Виттории“ Бетховена Сальери, побуждаемый, вероятно, не музыкальными, а патриотическими соображениями, дирижировал вторым оркестром; а 21 января 1815 года на торжественном траурном богослужении в Вене в память о казненном короле Людовике XVI Сальери руководил одним из хоров (общим музыкальным руководителем и дирижером являлся С. Нойкомм^[72], которому и достались самые пышные лавры)».

Конечно, любой успешный человек не может быть совершенно свободен от критики. Сальери имел недоброжелателей, а иногда сами его поступки трактовались в извращенном виде. Недаром в юридической практике положено учитывать показания обеих сторон. Приведем только один пример того, как может навредить истине однобокая оценка даже неоспоримых фактов. В литературе о Сальери «свидетельством со стороны обвинения» часто выступает письмо Бетховена от 7 января 1809 года, в котором говорится, что Сальери якобы из ненависти запретил оркестрантам общества «Концерты в пользу вдов и сирот оркестровых музыкантов» играть на бенефисе Бетховена 22 декабря 1808 года. Казалось бы, вот неопровержимое доказательство черной зависти посредственности к гению! Однако если беспристрастно разобраться в ситуации, картина вырисовывается прямо противоположная первому эмоциональному впечатлению. Одновременно с вышеупомянутым бенефисом — 22 и 23 декабря — были назначены традиционные ежегодные предрождественские благотворительные концерты в пользу вдов и сирот, включающие и произведения самого Бетховена (последнее обстоятельство говорит о том, что никакой ненависти у Сальери к Бетховену не было). Но не это главное. «Сальери, — пишет Л. В. Кириллина, — возражал против „конкуренции“ вовсе не из ненависти к своему бывшему ученику, а совсем по другим, принципиальным и лишенным корыстного интереса мотивам (отток публики с концертов Общества сулил финансовый убыток, а ведь начинание было сугубо благотворительным)».

Более того, уже после описанного инцидента Бетховен, зайдя как-то к Сальери и не застав его дома, оставил у дверей записку весьма характерного содержания: «Сюда заходил ученик Бетховен»^[73].

Комментарии, как говорится, излишни. Но не будем сейчас рассуждать о проблеме ответственности художника перед историей; о том, что творческой фантазии гения отнюдь не всё дозволено; о том, наконец, что выше категории «гений» стоят категории «жизнь» и «посмертная память». Позволим себе лишь еще одну цитату из Б. Кушнера, которая, на наш взгляд, имеет самое прямое отношение к нашему последующему повествованию. «Каким же образом возникла зловещая легенда о Сальери? По-видимому, прежде всего стоит упомянуть общую тенденцию мифологизации Гения. Особенно это было свойственно XIX веку с его романтизмом и, соответственно, культом Гения… Романтическое воображение представляло Гения в окружении враждебной среды, в борьбе с таковой, часто с трагическим исходом… Другой стороной медали оказывается принижение исторических лиц, „обыкновенных талантов“, действовавших рядом с Гением, и даже демонизация тех из них, кто хоть как-то и в чем-то Гению возражал. Здесь можно вспомнить о Николае I и Пушкине. Очень похожим образом освещались в бесчисленных романтических биографиях отношения Моцарта и князя-архиепископа Зальцбургского графа Колоредо. В последнем случае сказался и известный феномен анахронизма, когда представления и нормы данного времени проецируются в давно прошедшие времена… Анахронизм той или иной степени — порок весьма распространенный в исторической литературе, и избежать его очень нелегко. (Вскоре мы будем именно с позиций „анахронизма“ разбирать отношения между Адамом Листом и князем Эстерхази. — М. З.) Что же касается принижения окружающих Гения фигур, то это явление распространено весьма широко. Например, ученик и сотрудник Моцарта Зюсмайер^[74], завершивший после смерти Учителя Реквием, почти всегда снабжается в романтической литературе эпитетом „бездарный“. Такова благодарность человеку и музыканту, без которого, вполне возможно, мы бы не имели сегодня этого чуда Искусства — Реквиема. Таким же эпитетом награждали и замечательного пианиста-виртуоза XIX века Тальберга только за то, что он рассматривался как соперник Листа. Сам Лист высоко ценил коллегу, заимствовал у него ряд приемов исполнения, которые так и назывались тогда „тальберговскими“, и когда пришло время, пожертвовал значительную сумму на памятник этому замечательному артисту»^[75].