Шпандау: Тайный дневник

Четыре годя спустя, летом 1944-го, фельдмаршал Кейтель, начальник штаба Цайцлер, производитель вооружений Рёхлинг, Порше и я обсуждали с Гитлером критическую ситуацию, возникшую в результате остановки немецких топливных заводов. «Скоро наши Фау-1 и Фау-2 начнут атаки на Лондон, — торжествующе заявил Гитлер. — За ними последуют Фау-3 и Фау-4, пока Лондон не превратится в одну большую груду камней. Англичане будут наказаны. Они узнают, что такое возмездие! Террор будет Уничтожен с помощью террора. Этому принципу я научился во время уличных боев между СА и Ротфронтом». Никто не произнес ни слова. В обоих случаях, бесспорно, чувствуется та же ненависть, то же стремление уничтожить врага любыми способами. И именно поэтому суд победителей над побежденными вызывает сомнение. Но я благоразумно не признаю этого в разговорах с Дёницем.

19 марта 1947 года. Мой сорок второй день рождения. Сидя на полу камеры, принимаю солнечные ванны. Окошко маленькое, и каждые полчаса мне приходится передвигаться вместе с солнцем. Весной жизнь в камере становится невыносимой.

Думаю о семье. До 1933 года мы с женой на мой день рождения обычно уезжали кататься на лыжах в Тирольские Альпы. Потом я просто продолжал работу, и даже Гитлер не обращал внимания на день рождения. Если бы я хотел, чтобы он знал, мне следовало намекнуть Канненбергу, его мажордому, или — еще лучше — Еве Браун.

Вечером читал невероятно интересную книгу: «Семеро беглецов» Фредерика Прокоша. В ней, помимо всего прочего, описывается жизнь группы заключенных. Читая ее, я впервые осознал, что существует высокомерие униженных. Какой тривиальной и пустой кажется мне жизнь людей, которые проходят мимо моей двери и с любопытством заглядывают в «окошко».

24 марта 1947 года. Теперь мне удается каждый день спать по двенадцать часов. Если я и дальше так продержусь, то сокращу свое заключение на целых пять лет — по сравнению с моим обычным шестичасовым сном.

25 марта 1947 года. Дёниц получил известие от своего зятя, Хаслера, который во время войны служил в его штабе. Англичане наняли его на работу. Он должен предоставить им информацию о войне подводных лодок. Платить будут в британских фунтах. Дёниц считает, что это хорошие новости. Поразительно, но он не может скрыть свою гордость, рассказывая мне об этом.

26 марта 1947 года. В середине августа 1942-го я в сопровождении нескольких промышленников отправился в Винницу, ставку Гитлера на Украине. В тот период Германия стремительно наступала на Баку и Астрахань, и в ставке царила атмосфера веселья и приподнятого настроения.

После одного из совещаний Гитлер сидел на скамье за простым деревянным столом в тени деревьев, окружавших его дом. Стоял тихий вечер; мы были одни. Он начал тихим, осипшим после выступления голосом: «У меня давно все подготовлено. Следующим нашим шагом будет наступление на юг Кавказа, а потом мы поможем повстанцам в Иране и Ираке в их борьбе против англичан. Затем мы двинемся по побережью Каспийского моря в сторону Афганистана и Индии. У англичан кончатся запасы нефти. Через два года мы подойдем к границам Индии. С этой задачей вполне справятся двадцать — тридцать элитных немецких дивизий. И тогда Британская империя рухнет. Они уже потеряли Сингапур, и он достался Японии. Англичане будут беспомощно смотреть, как их колониальная империя разваливается на части!»

И это не воспринималось как преувеличение — в то время Гитлер практически не встречал сопротивления в Европе. Он лаконично продолжал: «Наполеон хотел завоевать Россию и весь мир через Египет. И он бы добился своей цели, если бы не совершал серьезных ошибок. Я не допущу таких ошибок, можете не сомневаться!»

Величие и могущество Британской империи натолкнули его на мысль о создании собственной империи. Он хотел объединить все германские народы: голландцев, норвежцев, шведов, датчан, фламандцев. Но в отличие от Гиммлера он не хотел их онемечивать. Для него отличительные особенности разных народностей — баварцев, швабов или рейнландеров — всегда были преимуществом. Он не посягал на их индивидуальность, хотя временами диалекты казались ему слишком грубыми. Таким образом, через сто лет разные германские народы придавали бы многогранность и силу основанной им империи; но немецкий язык был бы общим средством общения, как английский в Содружестве.

В 1938-м, когда Гитлер обдумывал размеры нового здания рейхстага, он не стал менять число избирателей, представленных каждым депутатом, но увеличил вдвое количество мест. Он рассчитывал на правительство, представляющее сто сорок миллионов человек. К 1942-му, после всех побед, в его голове несомненно крутились более крупные цифры.

— Огромные пространства России так и просятся, чтобы их заселили. Немецкие семьи, которые будут жить там в наших новых городах и деревнях, получат большие дома со множеством комнат, и очень скоро эти комнаты заполнятся детьми, — говорил Гитлер, когда мы сидели на скамье в Виннице и сквозь деревья смотрели на широкую равнину. Он опирался на мнение историков, считавших, что остготы останавливались здесь шестнадцать столетий назад, когда на два века обосновались на юге Украины. Высоко над нашими головами плыли красивые облака причудливой формы. Стояла полная тишина, и лишь изредка вдалеке раздавался звук проезжавшей машины. За десять лет, проведенных вместе, мы стали очень близки, и мне приходилось напоминать себе, что я сижу в полутора тысячах километров от Германии с правителем Европы и почти по-приятельски обсуждаю с ним предстоящее вторжение в Азию передовых танковых частей, стоявших в тысяче с лишним километров к востоку от Винницы. — Если в течение следующего года мы покроем хотя бы такое же расстояние, — сказал Гитлер и повторил это собравшимся промышленникам на следующий день, — к концу 1943-го мы поставим палатки в Тегеране, Багдаде и Персидском заливе. Тогда англичане наконец останутся без нефти… Но в отличие от англичан, мы не станем просто эксплуатировать нефтяные скважины, мы обоснуемся там. Мы нация не лавочников, а крестьян. Сначала мы применим демографическую политику. На примере Индии и Китая видно, как стремительно могут размножаться нации.

Потом он разработал систему премий, благодаря которой каждая семья будет видеть в ребенке источник дополнительного дохода. В 1932 году, говорил он, рождаемость в Германии практически не повышалась, но к 1933-му ситуация полностью изменилась. Не так давно он просматривал цифры и узнал, что по сравнению с ростом уровня рождаемости в 1932-м демографическая политика национал-социалистов увеличила население страны почти на три миллиона человек [6]. При таких цифрах несколько сотен тысяч убитых на этой войне не имели значения. Два или и года мирной жизни восстановят наши потери. Новый Восток сможет принять сто миллионов немцев; в самом деле, он собирался делать упор именно на это.

Гитлер говорил спокойным, сухим тоном, почти монотонно. Но у меня появилось удивительно отчетливое ощущение, что именно там и тогда он пришел к какому-то важному для себя заключению. Это и архитектура, как мне в то время казалось, были его настоящей страстью. В обоих случаях он оперировал огромными величинами.

— Давайте еще раз все хорошенько подсчитаем, Шпеер. В Германии восемьдесят миллионов жителей. К этому числу мы уже можем добавить десять миллионов голландцев, которые на самом деле немцы, и еще — запишите — Люксембург и его триста тысяч жителей, и Швейцарию с ее четырьмя миллионами. А также датчане — еще четыре миллиона; фламандцы — пять миллионов. Потом Эльзас и Лотарингия, хотя я о них невысокого мнения.

Только сейчас в его голосе зазвучало волнение, и он все чаще спрашивал, записал ли я, подсчитал ли, сложил ли. Если полученные цифры не соответствовали его ожиданиям, он добавлял немцев из Трансильвании или Моравии, потом из Венгрии, Югославии, Хорватии. «Все они вернутся к нам. Как и балтийские немцы, а еще триста тысяч южных тирольцев». В Норвегии и Швеции в общей сложности наберется одиннадцать миллионов, продолжал Гитлер. Более того, здесь, на Украине, он повсюду видел светловолосых голубоглазых детишек. Гиммлер подтвердил его предположение, что эти дети — потомки готов. Гауляйтер Форстер и гауляйтер Грейзер сказали ему, что как минимум десять процентов населения Польши имеют немецкие корни. Ту же историю он слышал от рейхскомиссаров в северной и центральной России. Пока он не мог точно подсчитать, сколько человек из восточных районов станут гражданами Германии. «Но все равно пока запишите десять миллионов. Сколько теперь получилось?»