Андрей Боголюбский

Первым из Юрьева войска — и это стало уже традицией — в сражение вступил князь Андрей Юрьевич. Летописец и на этот раз особо отметил его личное мужество, но вместе с тем и распорядительность, желание поднять боевой дух войска. Впрочем, последнее князю не удалось. «Андрей поча рядити (устраивать. — А. К.) полк отца своего, зане бе старей тогда в братье», — сообщает летописец. Видя же, что половцы остались сзади и колеблются, князь устремился к ним: «и к тем гнав и укрепле е на брань». А оттуда «въеха в полк свой и укрепи дружину свою». Когда же битва началась, Андрей «възмя копье, и еха на перед, и съехася переже (прежде. — А. К.) всих, и изломи копье свое». Он словно бы искал смерти на поле боя. В пылу схватки под князем ранили коня в ноздри, так что конь начал «соватися (метаться. — А. К.) под ним, и шелом спаде с него, и щит на нем оторгоша (оторвали. — А. К.)», но «Божьем заступлением и молитвою родитель своих» князь и на сей раз «схранен бе без вреда» ^{38}. [17] Увы, исход сражения определили отнюдь не его бесстрашие и отвага, тем более что ни отвагой, ни бесстрашием Изяслав Мстиславич не уступал Андрею, а воинским искусством, умением «устраивать» свои полки — явно превосходил его.

«Бысть сеча зла и крепка» — так пишет киевский летописец о побоище на Руте. Первыми из Юрьевой рати бежали половцы. Они хороши были при преследовании неприятеля, захвате добычи, но совершенно не отличались стойкостью и не годились для правильного сражения. Несмотря на все усилия Андрея, пытавшегося «укрепить» их «на брань», кочевники покинули поле боя, не пустив даже и по стреле в сторону неприятеля. За половцами последовали черниговские Ольговичи, а за ними — и сам Юрий со своими сыновьями. Бегство оказалось очень тяжёлым. Маневрируя и уклоняясь от боя, Юрий загнал своё войско в труднопроходимую топкую местность. При переправе через Большой Рут многие утонули — «бе бо грязок», уточняет летописец. Среди прочих ещё в начале битвы погиб черниговский князь Владимир Давыдович. Его смерть тяжело подействовала на черниговских союзников Юрия и совершенно расстроила их ряды. «И ины многы избита, — продолжает летописец, — и половечьские князе многы изоимаша, а другые избиша». Так Юрий потерпел самое жестокое поражение за всю историю своего противостояния с Изяславом. Вместе с сыновьями он бежал к Треполю, здесь переправился через Днепр и поспешил в Переяславль. Из его огромного войска лишь немногие сумели присоединиться к нему.

Впрочем, потери были и в лагере Мстиславичей. Едва не распрощался с жизнью в этом сражении и сам князь Изяслав. Раненный в начале битвы, он лежал на поле боя и тяжело стонал, когда его нашли киевляне. Лицо князя закрывал шлем с забралом, украшенный золотым изображением святого Пантелеймона — его небесного покровителя. Киевляне не узнали своего князя и приняли его за «ратного», то есть за врага.

Один из киевских пешцев, выхватив меч, с силой ударил им по шлему, «и тако вшибеся (расшибся. — А. К.) шелом до лба». И лишь когда князь снял шлем и назвал себя по имени, киевляне узнали его и подхватили на руки «с радостью, яко царя и князя своего».

Но и на этом война ещё не закончилась. Отпраздновав победу и распустив часть войска, Изяслав с оставшимися двинулся к Переяславлю. Его сопровождал дядя и соправитель Вячеслав Владимирович. Превосходство их рати над Юрьевой было подавляющим. В течение двух дней Юрий удерживал город, но на третий, 17 июля ^{39}, после неудачной вылазки его войска из города, вынужден был признать своё поражение и принять условия, продиктованные ему Изяславом. «Иди Суждалю, — объявил тот, — а сына посади Переяславли. Не можем с тобою быти!» Если прежде князья готовы были согласиться на княжение в Переяславле самого Юрия, то теперь об этом не было и речи. Переяславль, правда, оставался за ним, но княжить здесь мог только кто-то из его сыновей. Самому же Юрию надлежало навсегда покинуть Южную Русь и отказаться от всякого союза с Олъговичами и «дикими» половцами, которых он из раза в раз наводил на русские земли. 24 июля, в день святых князей-страстотерпцев Бориса и Глеба, Юрий вместе с сыновьями целовал крест брату и племяннику. Само крестоцелование проходило близ Переяславля, в церкви Святых Бориса и Глеба, построенной князем Владимиром Мономахом на реке Альте — месте гибели Бориса. Всё это имело символическое значение: клятва, данная в день гибели святого Бориса на том самом месте, на котором произошло злодейское убийство, должна была соблюдаться особенно строго — её нарушитель вполне мог уподобиться окаянному клятвопреступнику и братоубийце Святополку. Юрию всё же удалось выговорить себе отсрочку, но ничтожно малую. Первоначально князья настаивали на его немедленном уходе в Суздальскую землю, Юрий же упросил их немного подождать: «Иду в Городок (то есть в Городец Остёрский. — А. К.), а тут перебыв, иду в Суждаль». Изяславу Мстиславичу это не очень понравилось. Однако действуя с позиции силы и уверенный в своём полном военном превосходстве, он согласился подождать — но лишь до конца месяца. Промедление грозило Юрию новой войной — войной, которую он выдержать уже не смог бы ни при каких обстоятельствах. На том переговоры и завершились. Изяслав с Вячеславом вернулись в Киев, а Юрий направился в Городец Остёрский, оставив на княжении в Переяславле своего сына Глеба.

К этому времени относится первый открытый конфликт князя Андрея Юрьевича с отцом. Ещё когда князья пребывали в Переяславле, Андрей предложил немедленно уйти в Суздальскую землю, то есть действовать в точном соответствии с условиями мирного договора. Он не понимал, зачем нужно задерживаться в Городце. «На том есмы целовали крест, ако пойти ны Суждалю», — напоминал он отцу. Киевский летописец приводит и другие его аргументы: «Се нам уже, отце, зде у Руской земли ни рати, ни что же (то есть нет ни войны, ни какого другого дела. — А. К.). А за тепла (то есть пока не наступили холода. — А. К.) уйдём». (Автор поздней Никоновской летописи вкладывает в уста Андрею такую высокопарную речь, со слезами обращенную к отцу: «Отче, отче! Почто всуе мятемся? Вси убо есмы смертны: днесь живы, а заутра умираем. Почто не разумеем суетиа мира сего? Помяни, яко клялся еси и целовал Животворящий крест, и с нами, своими детьми. Что успеем в суетном житии?! Рече бо Господь: кая полза человеку, аще и весь мир приобрящеть, а душу свою отщетит (ср.: Мф. 16: 26)». Но вся эта тирада есть не что иное, как распространение первоначального летописного текста, принадлежащее московскому книжнику XVI века.) Юрий с доводами сына не согласился. И тогда Андрей стал проситься одному, не дожидаясь отца, уйти в Суздальскую землю. Юрий пытался удержать его («встягавшю его много»), но тщетно: Андрей настоял на своём. И когда Юрий выехал в Городец, Андрей покинул его; «и пусти и отець, и иде в свой дом» ^{40}.

Важно отметить: Андрей объявил о своём уходе уже после того, как завершились военные действия. Пока отцу угрожала опасность, он был рядом с ним, верно служа ему мечом и копьём и в буквальном смысле слова не щадя своего живота. Теперь же он посчитал, что его сыновий долг исполнен, а может быть, самим фактом своего ухода хотел вынудить отца последовать за собой. Очевидно, он рассудил правильно: намерение задержаться на юге означало, что Юрий не отказался от мысли вернуть себе Киев и готовится к новой войне. Андрей же участвовать в ней решительно не хотел. Наверное, в те дни он не раз вспоминал наставления своего деда Владимира Мономаха: «…Если же будете крест целовать братии или ещё кому, то… дав целование, соблюдайте его, чтобы, нарушив, не погубить души своей». Эти слова он понимал буквально. А ещё, как человек здравомыслящий и разумный, осознавал полную бесперспективность будущей войны, её ненужность не только для себя, но и для отца.