Екатерина Великая

Императрица была потрясена случившимся. Она-то думала, что, наконец, нашла тихую гавань, что подле нее человек, рядом с которым она сможет спокойно стареть. Ей исполнилось пятьдесят пять — не время для новых привязанностей. Горе Екатерины было так велико, что она на два с половиной месяца затворилась в своих покоях и почти никого не принимала, кроме сестры покойного фаворита, которая была очень похожа на него лицом. Из своего добровольного заточения императрица писала Гримму: «Я, наслаждавшаяся таким большим личным счастьем, теперь лишилась его. Утопаю в слезах… Вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце так же истекает кровью, как и в первую минуту» ^[1138].

Был лишь один способ привести Екатерину в чувства и вернуть к работе. 29 июня А. А. Безбородко отправил Потемкину на юг письмо о состоянии государыни: «Нужнее всего стараться об истреблении печали и всякого душевного беспокойства… К сему одно нам известное есть средство, скорейший приезд Вашей светлости, прежде которого не можем мы быть спокойны. Государыня меня спрашивала, уведомил ли я Вас о всем прошедшем, и всякий раз наведывается, сколь скоро ожидать Вас можно» ^[1139]. После возвращения князя в Северную столицу Екатерина постепенно пришла в себя. Но лишь 8 сентября она впервые появилась «на публике». Двор и дипломатический корпус увидели ее на торжественной обедне.

«Я не могу пожаловаться на отсутствие вокруг себя людей, преданность и заботы которых не способны были бы развлечь меня и придать мне новые силы», — писала Екатерина Гримму. Лишь через десять месяцев после смерти Ланского императрица, повинуясь своей всегдашней склонности «ни на час быть охотно без любви», взяла нового фаворита, Александра Петровича Ермолова.

2 февраля 1784 года Потемкин получил чин фельдмаршала, стал президентом Военной коллегии и генерал-губернатором присоединенных земель ^[1140]. Он предлагал широкую программу развития новых территорий, включавшую строительство городов, портов и верфей, заведение в Крыму пашенного земледелия, виноградарства, шелководства, элитного овцеводства, а также заселение пустынных территорий многочисленными колонистами ^[1141].

Осуществление этих замыслов требовало серьезных финансовых вложений. Даже среди сторонников продвижения России к Черному морю мало кто верил, что «бесплодные» крымские земли способны приносить казне доход. Противники же светлейшего князя называли деньги, потраченные на освоение земель, пущенными на ветер ^[1142]. Эту мысль проводила проавстрийская группировка А. Р. Воронцова и П. В. Завадовского, повторявшая скептические отзывы Иосифа II о нецелесообразности хозяйственного развития Крыма ^[1143].

«Говорено с жаром о Тавриде, — записал 21 мая 1787 года в своем дневнике статс-секретарь императрицы А. В. Храповицкий. — Приобретение сие важно; предки дорого заплатили зато; но есть люди мнения противного… А. М. Дмитриев-Мамонов молод и не знает тех выгод, кои через несколько лет явны будут» ^[1144]. 20 мая 1787 года Екатерина писала из Бахчисарая московскому генерал-губернатору П. Д. Еропкину: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края: и Херсон, и Таврида со временем не только окупятся, но надеяться можно, что если Петербург приносит осьмую часть дохода империи, то вышеупомянутые места превзойдут плодами бесплодные места» ^[1145], то есть балтийское побережье.

Сама Екатерина, в отличие от скептиков, оказалась способна оценить выгоды «приобретения», но для этого ей необходимо было увидеть земли Новороссии и Тавриды собственными глазами. 1 января 1787 года началось знаменитое путешествие Екатерины в «Киев и область Таврическую». Поездка носила характер важной дипломатической акции. Эта грандиозная политическая демонстрация имела целью показать дипломатическим представителям европейских держав, что русские уже закрепились на берегах Черного моря и изгнать их будет не так-то легко ^[1146].

Императрицу сопровождало самое блестящее общество, состоявшее из придворных и многочисленных иностранных наблюдателей. По дороге Екатерину встречали высокопоставленные чиновники местной администрации, желавшие быть представленными. Главный «виновник торжества», генерал-губернатор Новороссии и Тавриды, должен был присоединиться к своей царственной покровительнице по пути.

За несколько месяцев до намечавшейся поездки польский король Станислав Август II начал настойчиво добиваться встречи с северной соседкой. Его просьбу поддерживал Потемкин. Императрица с самого начала была не расположена к рандеву. 22 ноября 1786 года Безбородко сообщал светлейшему князю: «Король польский прислал генерала Камержевского для условия о свидании его с государынею. Ее величество назначить изволила против Трехтемирова, на галере, так располагая, чтобы там не более нескольких часов для обеда или ночлега останавливаться» ^[1147].

20 марта 1787 года в местечке Хвостове Потемкин провел предварительные переговоры с польским королем, продолженные затем Безбородко ^[1148]. Станислав Август передал для императрицы записку под названием «Souhaits du roi», то есть «Пожелания короля» или «Воля короля», написанную на французском языке. В этом документе он предлагал Екатерине оборонительный союз и обещал выставить в случае войны вспомогательный корпус против турок в обмен на поддержку со стороны России реформ, призванных покончить со шляхетской вольностью ^[1149].

Императрица холодно встретила подобные идеи, поскольку именно сохранение существующей в Польше государственной системы, по ее мнению, гарантировало безопасность России и позволяло Петербургу беспрепятственно вмешиваться во внутренние дела Варшавы. Усиление королевской власти, неизбежное в случае отмены liberum veto, представлялось Екатерине крайне невыгодным.

Станислав Август и поддерживавшая его партия желали союза с Россией, надеясь на серьезные территориальные приобретения для Польши за счет турецких земель ^[1150]. В то же время и многие члены враждебной королю партии искали сближения с Екатериной, ожидая больших выгод в результате разрыва России и Порты. Собравшиеся в Киеве к приезду императрицы представители старошляхетской оппозиции, по словам путешественника Ф. де Миранда, открыто заискивали перед Екатериной и Потемкиным ^[1151]. Переменчивость политических настроений аристократических группировок в Польше смущала императрицу. Но имелась и другая причина, по которой Екатерина старалась уклониться от прямого согласия на союз с Польшей. Трудно было ожидать от Австрии, альянсом с которой государыня очень дорожила, согласия на появление в блоке нового члена, претендующего на значительные земельные приобретения.

Подтверждением недовольства Австрии возможным русско-польским союзом стала активизация проавстрийской группировки. Руководили этой партией президент Коммерц-коллегии Воронцов и управляющий Дворянским и Государственным заемными банками Завадовский. Они обладали при дворе большим влиянием, не столько благодаря занимаемым должностям, сколько в силу связи с союзной Австрией. Учитывая позиции разных сил, Екатерина избрала компромиссный вариант. Она подтвердила согласие встретиться с польским королем, но так, чтобы это свидание длилось не более нескольких часов ^[1152].