Линкольн

Ли верхом проехал по рядам армии. Он прощался со своими солдатами. Солдаты плакали, кричали, что они готовы идти в бой. Они готовы были умереть, но не сдаться.

Это был знаменательный день для Гранта — в третий раз он брал целую армию в плен: он сдержал слово, данное им Линкольну, — избежать финального кровопролития.

Грант телеграфировал Стентону: «Генерал Ли сдал армию Северной Виргинии на условиях, предложенных мной». Война, по существу, кончилась.

Площадь Белого дома заполнила огромная толпа. Музыка духовых оркестров перемежалась с орудийными залпами. Сынишка Линкольна Тед показался в окне, в котором народ привык видеть президента. Тед помахал захваченным у конфедератов знаменем, и толпа завыла от восторга. Появился президент и кратко поздравил собравшихся со счастливым исходом войны. Сторонники войны и пораженцы дружно кричали: «Ура Союзу! Ура Линкольну! Ура Гранту и Шерману!» Сегодня они любили всех и готовы были закинуть свои шляпы на луну.

А. Линкольн 9 февраля 1864 года.

Последний снимок А Линкольна 19 апрели 1865 года

9. «Не в печали, а в радости сердечной»

Весь день 11 апреля Линкольн готовился к вечернему выступлению. Конгресс должен был собраться не раньше декабря, и до этого президент надеялся повести за собой большинство народа. Он готовился переделать Юг; его политической целью было как можно скорее добиться утверждения южных штатов в их прежнем положении.

Он знал свой американский народ. Паника, нужда, фанатизм, расовая ненависть, вопли о возмездии, жажда быстро разбогатеть — эти чувства охватили всех в стране. Линкольн мог бы пойти с теми, кто жаждал полной и абстрактной справедливости для негров и для этого готов был вырезать всех белых южан, установить в южных штатах негритянские правительства, поддержать их штыками армий Севера.

Президент ждал, пока толпа утихомирится. В руках он держал исписанные листы бумаги. Это был скорее доклад, нежели речь. Ноа Брукс полагал, что было «нечто устрашающее в том энтузиазме, с которым толпа встретила главу государства. Бесконечные крики приветствий следовали друг за другом, волна за волной прокатывались аплодисменты, а президент терпеливо стоял и ждал». Наконец он заговорил:

— Сегодня ночью мы собираемся не в печали, а в радости сердечной… Вся слава принадлежит генералу Гранту, его офицерам, его доблестным солдатам… Флот со своими храбрыми моряками стоял наготове, но не мог принять участия в операциях.

Каждую прочитанную страницу президент бросал на пол, а маленький Тед их подбирал и нетерпеливо требовал у отца следующую.

— Мы должны приступить к формированию, к созданию организованного общества из антагонистических элементов.

Те, кто пришел, чтобы вдоволь накричаться, дивились, сколько времени президент будет еще говорить в таком духе. Речь была, по их мнению, скучноватой. Но многие понимали, что он говорил не с теми тысячами людей, которые стоят на лужайках перед Белым домом, но со всеми американцами и европейцами.

Он уделил много времени разбору вопроса о реконструкции Луизианы. Нельзя сказать белым на Юге, что они ничтожества и что Север, с одной стороны, не поможет им и, с другой стороны, не примет их помощи. Нельзя сказать неграм, что из их рук будет выбита чаша свободы, которую они готовы поднести к своим губам. Такая политика приведет к упадку духа и парализует как белых, так и черных.

Но если, наоборот, поддержать правительство Луизианы, укрепить дух тех 12 тысяч граждан штата, которые связали свою судьбу с Союзом, тогда поднимется их энергия и Север добьется полного успеха. Он подошел к концу речи.

— Основные принципы могут и должны остаться нерушимыми. В теперешней ситуации, как говорится, мой долг, пожалуй, обратиться с новым словом к населению Юга. Этот вопрос я обдумываю и не премину выступить в нужный момент.

Едва он кончил свое выступление, как тут же сказал Бруксу, державшему свечу:

— Это была неплохая речь, но вы все же бросили некоторый свет на нее.

Зарокотали аплодисменты, послышались приветственные клики, но это уже было не то, что в начале вечера. Речь оказалась слишком длинной, слишком рассудочной.

Нью-йоркская «Трибюн» написала, что речь «провалилась, никакого эффекта она на слушателей не оказала», больше того, «она вызвала огромное разочарование и оставила тяжкое впечатление». Другие газеты отметили частые аплодисменты и «молчаливую внимательность».

Наступила полночь. День 11 апреля перечеркнули на всех календарях. Огни в окнах Белого дома потухли. Вашингтон уснул.

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

1. Переговоры. Зловещий сон

Бешенство охватило Стентона и ряд деятелей. Они решили, что президент открыто признал отложившееся в свое время законодательное собрание Виргинии. Прежде чем страсти достигли точки кипения, Линкольн сорвал все приготовления к атаке на него телеграммой Вайцелю:

«Он (судья Кэмпбел), как видно, считает, что я созвал мятежное Виргинское законодательное собрание, как правомочное собрание штата, для того чтобы урегулировать все их разногласия с Соединенными Штатами. Ничего подобного я не сделал. Я говорил не о законодательном собрании, а о господах, которые действовали как законодательное собрание в своей поддержке мятежа… Не разрешайте им собираться, но если кто-либо приехал, обеспечьте его возвращение домой в безопасности».

Запись в дневнике Уэллеса доказывает, что президент очень склонялся к тому, чтобы предоставить мятежному законодательному собранию Виргинии широкие права, но он решительно запретил ему собираться, как только увидел, что его кабинет против этого. Было целесообразнее присоединиться к своим избранным советникам, идти с ними и… ждать.

Сьюард принадлежал к той группе деятелей, которые благоприятно относились к политике президента, базировавшейся на великодушии и доброжелательстве. Вице-президент Джонсон принадлежал к группе высоких государственных мужей, которые настойчиво требовали сурового наказания побежденных конфедератов. В Ричмонде он в беседе с Дана подчеркнул, что «преступления южан ужасны» и если их принять обратно в Союз без наказания, это будет плохим примером и грозит опасными последствиями в будущем.

Грант в этом вопросе шел за Линкольном, с которым он соглашался и в том, что северяне были против немедленного предоставления избирательного права неграм. «…Должен пройти испытательный срок, во время которого бывшие рабы должны подготовиться к пользованию благами свободных граждан…»

Мысли Шермана о мире и реконструкции совпадали с планами Гранта. Юнионист Шерман и генерал конфедератов Джо Джонстон уважали и по-своему даже любили друг друга. Они неизменно воевали честно, и каждый из них восхищался военным искусством другого. Ни Шерман, ни Джонстон никогда не были рабовладельцами. Оба не терпели Джефферсона Дэвиса.

Три генерала из высшего командного состава и миллион солдат «единогласно», как сказал Грант, стояли за прекращение войны на любых условиях, предусматривающих восстановление Союза и отмену рабства.

Линкольна спросили, как он поступит с Джефферсоном Дэвисом. Линкольн ответил анекдотом. Вот он в передаче Лэймона:

— Когда я был еще мальчиком и жил в Индиане, я как-то утром зашел к соседу. Его сынишка, моего же возраста, держал в руках шпагатик, которым был связан негр. Я спросил мальчика, что это он делает? Тот ответил: «Отец прошлой ночью поймал шестерых негров и убил всех, кроме этого бедняги. Отец приказал мне сторожить парня до его возвращения, но я боюсь, что он убьет и этого. О Эйби, я так хочу, чтобы он сбежал». — «А ты отпусти его». — «Это не годится. Если я его отпущу, отец задаст мне перцу. Но если бы негр ушел сам, все было бы в порядке».

Линкольн продолжал:

— Если бы Джеф и его земляки скрылись, все было бы в порядке. Но если их поймают и я их отпущу, вот тут «отец задаст мне перцу».