Олег Борисов. Отзвучья земного

Юра понимал, что в природе, которую он снимал, в бесконечно движущейся, существуют некие магистрали эстафет творческих. Он восхищается Плетневым, который говорит: «Рихтер, мой Бог!» И подробно рассказывает об учителях Плетнева. Он понимает, и чувствует, что такое вот эта эстафета в искусстве. Именно поэтому, так понимаю, он начинает книгу о Рихтере с рассказа отца о выступлении Рихтера в училище МХАТа. О том, как Рихтер опоздал минут на двадцать. Очень спешил, извинился. Небольшая аудитория, огромное количество народа, стоят на подоконниках, везде. И Олег, который рассказывает эту историю, стоял совсем близко, прижатый к роялю. И Рихтер попросил отодвинуть инструмент, и этот рояль наехал на ногу Олегу Ивановичу. А потом Олег записал уже в дневнике, что боли он не чувствовал и весь был в музыке, и что в какой-то момент он почувствовал, что погружается в некую галлюцинацию. Такое… страшное слово. Я не мог сначала понять, а потом стало ясно – это для того, чтобы не говорить, волшебство, явление искусства…

Галлюцинация. А о театре в дневнике пишет так: «Театр начинается тогда, и только тогда, когда заканчивается иллюстрация и начинается галлюцинация». И вот Юра, слыша отца, слыша театр, эту музыку, заканчивает одну из глав о Рихтере, практически теми же словами: «… вот я слушаю, как он играет, и мне кажется, я могу все! Я могу взлететь, со мной что-то происходит. Могу взлететь и прилететь на 16 этаж, где Рихтер обитает, и прислониться к ножке рояля…» Я так понимаю, к той самой, о которой писал его отец. Прислониться… Замечательно в дневниках Олег описывает то, как они всю ночь на службе в храме простояли. А Юра сзади поддерживал спины родителей. Замечательно, когда есть дом, когда есть семья, и можно прислониться друг к другу. Какое везение несказанное, когда и сын, и муж могут прислониться к самому близкому человеку, к жене, к матери, к подруге, к Алле… Романовне. И она всегда с ними. Она и сейчас с ними.

Евгений Миронов:

Эти строки из стихотворения А.С. Пушкина звучат во втором, нашем с Юрой фильме «Репетиция Пушкина». Первым был телевизионный фильм по дневникам Олега Ивановича «Пришельцам новым», а второй – это были такие поэтические «Репетиции». Так вот, это стихотворение, мне кажется, очень точно соответствует Юриной сути. Этот человек был настолько внутренне свободен и независим в жизни от каких-либо обстоятельств, что я даже ему завидовал. У него была своя глубокая, строго выстроенная программа жизни. Когда я видел Юру сидящего на диванчике и читающего очередной томик какого-то серьезного автора, я в начале принимал это за лень. Я его все время теребил: «Надо куда-то идти, надо что-то придумывать, надо идти пробивать что-то… надо… надо… и если бы он так поступал в жизни это был бы не Юра. Ему был важен процесс духовного накопительства во всех направлениях творческой мысли, – в музыке, театре, кино, философии. И он оказался прав. Он доказал это своей короткой жизнью. Это был серьезный урок для меня, и я ему за это очень благодарен. Я все время перечитываю его книги. Он потрясающий писатель. Так уловить интонацию, так раскрыть характер великого маэстро в книге о Рихтере. Я думаю, не только мы, а и Святослав Теофилович, гениальный, должен быть благодарен Юре. Это мог сделать человек равноценный в чем-то гениальной личности музыканта, – настоящая личность писателя. Юра подарил другого Рихтера, которого многие не знали, так же как и подарил нам другого Олега Ивановича, своего замечательного отца. Мне врезались в память последние слова из дневников Олега Ивановича, что „надо постараться отредактировать“. Он донес до нас так талантливо личность отца. Передо мной его воспоминания о самых, наверное, тяжелых и грустных днях его жизни, – о том, как хоронили Олега Ивановича. Как же это и грустно, и трогательно и где-то смешно написано. Он не мог не заметить, что происходило вокруг, как художник, как настоящий писатель. Он замечал такие тонкости и подробные вещи. Страшный день. Большое горе в семье, и вдруг перед Юрой возникают какие-то люди, персонажи, которых он раньше никогда не видел.

Вдруг какой-то мужчина с профилем Андерсена, говорит ему: «Юрий, прочитайте книгу, она прощает всех актеров. Прочитайте прямо сегодня». А панихида идет. Он говорит, я не могу сегодня. Он говорит: «Надо». То какие-то люди, в большом количестве, неизвестно откуда взявшиеся в доме. «Мы вместе в консерватории встречались… мы работали в филармонии. Столько пройдено вместе с Олегом Ивановичем. Мы вас не бросим. Мы должны поехать с вами на поминки». А дальше вошли в дом, в пять минут смели все со стола и исчезли. Правда захватив со стола серебряную вилочку для лимонов. А в маленькой комнатке собрались самые преданные, и близкие… хорошо, что их только не съели… Думаю, что Юрочка наблюдал и за не менее трагикомической процедурой добывания подписи для захоронения его к отцу на Новодевичьем. Правда, действующие лица в этой ситуации были и положительными персонажами, – Юрий Михайлович Лужков, Олег Павлович Табаков и Миронов Женя.

Последних пять лет моя занятость и житейская суета, как-то развела нас с Юрой, не знаю почему. Но я все это время ощущал Юрино присутствие в моей жизни. Эта та суета, которая так была не свойственна Юре. Я заканчиваю свой короткий монолог словами Юры: «Сейчас за окном никого. На дворе рано осмерк и без того унылый, безликий день. Но вдруг охватывает меня чьё-то ровное молитвенное дышание.

Признаю его внятную икольчатую гортань, вкатывающую в меня, словно шар, каждое слово. Стань на колени, прильни к земле, как звереныш, и ползи и не уставай, пока не доползешь до конца.

Терпи, поменьше верти хвостом, и не обращай внимания на тех, кто строит тебе рожи или идет поразвлечься с друзьями. Ни о чем не жалей, стисни зубы, и продолжай без оглядки ползти. Цель еще далеко, но ты должен чувствовать её костями, извилинами своими, и благодарить судьбу за каждую болячку, каждую рану, нанесенную тебе друзьями твоими. Не думай о смерти, ибо не друзья и не современники тебя хоронить будут, а ты их. Жизнь продолжается после смерти для тех, кто полз, терпел, грыз землю и победил». Вот это и есть Юра.

Михаил Казаков:Я имел счастье много общаться с Юрой, хотя и никогда не работал с ним. Мы, правда, много задумывались над этим и у нас были какие-то мысли по этому поводу, но не случилось этим планам сбыться. Но зато беседовали мы много на всевозможные темы, и я часто советовался с ним, ценя его очень тонкий вкус, его глубину, его образованность, необычайную эрудицию в разных областях искусства. Его строгость, которую он унаследовал от отца. Я хорошо помню приезд Олега Ивановича в Израиль, когда я там жил. Я даже брал у него интервью, записывая на магнитофон. Ведь он приехал из Москвы! Нам было о чем вспомнить, и я хотел услышать от него обо всех московских новостях. Мне было интересно. Я знал Олега Бог знает сколько лет, – серьезным, подлинным, без актерской показухи человека. И он рассказывал очень много интересного. Это были длинные-длинные разговоры. Я старался все записывать, и многое из них вошло в книгу «Иное измерение». Но я никогда не забуду лица Олега, когда он говорил о Юре. К тому времени у них уже был опыт совместной работы. Когда он начинал рассказывать: «Мой Юрка…». И что уже получилось и какие у них планы творческие – Олег преображался. Это и «Пиковая дама» и «Человек в футляре», и художественный фильм «Мне скучно, бес», придуманные и срежиссированные Юрой в их «Антрепризе». Олег привез в Израиль прекрасную работу, придуманную тоже Юрой к шестидесятилетию Олега Ивановича, с чеховским названием «Лебединая песня», – фильм о его несыгранных ролях. В карете происходило действие. И так лихо это было придумано… и как замечательно Олег там играет отрывки из пьес Шекспира, Гоголя, Пушкина, таких сложнейших ролей. Мне всегда был понятен масштаб личности этого человека и актера. Но сколько же им не было сыграно, хотя он обязан был сыграть и Гамлета и Хлестакова, и Ричарда, и т. п., и т. д. я все это вспомнил к тому, как лицо Олега светлело, когда он говорил: «А мой Юрка»… И рассказывал о совместных творческих планах с сыном, с упоением о своей жизни в Ильинке, как замечательно Алла, оставив свою работу, ведет дом, их небольшое хозяйство, посветив им свою жизнь. У них было все… Я любовался их отношениями и понимал, насколько глубока связь между отцом и семьей, отцом и сыном. И как важны эти связи и корни. А как не вспомнить Юрино потрясающее писательство. Ведь и Олег написал одну из самых замечательных мемуарных книг в нашей стране – «Без знаков препинания». Я считаю, замечательная книга, где он обнаруживает такое понимание музыки, литературы, и футбола одновременно! Как же в жизни все взаимосвязано, и как от отца и матери к сыну перешли все эти подходы к жизни, этот серьез и глубина личности. И я скажу честно, я глядел на Юру, и мне всегда немножко за него было страшно. Не могу объяснить почему. Наверное, потому, что такая напряженность духовной жизни, какой он жил, так сказать без пустот, без вакуума… это всегда пугает меня в людях. Хочется сказать: расслабься, выпей, плюнь на все, скажи: «Эй-эх»… А вот тут-то этого ничего и не было…