Гевара по прозвищу Че

Одно из последних свидетельств об этих днях оставил министр иностранных дел Рауль Роа:

"Он вертел в руках черный берет, украшенный сияющей звездой, смакуя ароматный дымок своей сигары... внезапно встал, экспансивным жестом потряс мою руку и сказал тоном прощания: "Завтра я собираюсь на месяц в провинцию Орьенте рубить тростник". - "Эй, разве ты не едешь с нами?" — "Нет, не в этот раз". И как всегда просто, своей характерной походкой, часто дыша, он ушел, приветствуя каждого, кто попадался ему на пути через сад министерства".

Че встретился также с одним из своих молодых сотрудников Мигелем Анхелем Фигерасом, "чтобы обсудить последние выпуски журнала "Нуэстра индустриа экономика". Я высылал ему в Нью-Йорк и Алжир 13-й и 14-й номера. Последний раз мы разговаривали в ночь с 25 на 26 марта. Мы были одни; сотрудники министерства отправились на добровольную работу. Он был очень расстроен тем, что империалисты сотворили в Конго, и сетовал на то, что Чехословакия и СССР продают оружие освободительным движениям: "Это не социализм, даже не что-то подобное ему; они должны были просто дать его". Он спросил меня: "Что вы получили для пятнадцатого номера журнала? ...Пусти статью, опубликованную в "Марче", потом часть статьи Альберто Моры, в которой он нападает на меня и поддерживает материальное стимулирование, пусти статью Манделы и еще пусти статью аргентинского социолога о человеческом характере и побудительной проблеме". И еще он сказал мне: "Как угодно выпроси кусок статьи одного из вице-президентов Форда, где разъясняются методы развития кадров". Это была статья Якокки. А потом, черт возьми, Аргентинец ушел, а мне партия задала вопрос: "Кто велел тебе печатать этот кусок?"

Гравалоса в последний раз увидел Че, находясь в карауле, за пределами Министерства промышленности. Че шел в обществе Карденаса, Алейды и Муральи. На спине у него был рюкзак, а на поясе висел мачете рубщика тростника. Когда они прощались, водитель включил радио; шла полуночная программа, играли танго. Звучало "Адиос мучачос" ("До свидания, мальчики"). Че ощутил театральность происходившего, попросил выключить радио и так ушел, под слова "двадцать лет — это ничто" с лихорадочно блестящими глазами, провожаемый музыкой, плывущей в воздухе по улицам Гаваны.

Конголезская операция разрабатывалась в кабинете Эмилио Арагонеса под охраной команды Мануэля Пиньеро. Обсуждался состав группы, которая должна была сопровождать Че — люди проходили обучение, — а также и организация всей поездки, вооружение, маскировка и прикрытие. Арагонес настаивал на том, что он тоже должен ехать, но Че выдвинул встречное предложение — Арагонес должен подготовить свою собственную акцию: "Ты там, а я тут". Последний аргумент Арагонеса: "Ты упрямый аргентинский мул, и рядом с тобой должен быть политический деятель" — не оказал должного воздействия.

Виктор Дреке, который должен был возглавлять группу чернокожих кубинцев афро-карибского происхождения, отправлявшихся "куда-то", узнал об изменении в планах в учебном лагере числа 28 или 29 марта. Османи Сьенфуэгос, бывший тогда министром строительства, сказал ему, что ответственность за экспедицию возлагается на нового руководителя и Дреке станет его заместителем, что новый командир носит имя Рамон и "обладает опытом". Во второй половине дня Дреке и Сьенфуэгос встретились на конспиративной квартире в районе Эль-Лагуито с Хосе Марией Тамайо, капитаном из Министерства внутренних дел, который не так давно участвовал вместе с Че в подготовке нескольких операций в Латинской Америке и осуществлял дополнительные меры по поддержке действий Масетти.

Из рассказа Дреке:

"Я услышал, как Османи с кем-то разговаривал. Мы находились в небольшом патио, и этот товарищ вышел к нам; он был белый, с волосами, подстриженными ежиком, и в очках.

— Ты знаешь его?

— Ни в малейшей степени. Я даже не видел его в газетах.

— Товарищ Рамон, — представил Османи.

— Как живешь, Дреке?

— Так ты его совсем не знаешь?

Голос был знакомым, но я не мог определить, кому он принадлежал. У него были вставные зубы. Мы уселись за маленький столик.

— Перестань вые....ться и просто скажи ему.

— Так, значит, ты не узнал Че? — спросил Османи.

Когда человека ранит, он чувствует удар, что-то горячее, вроде шока от электрического разряда. Сердце подпрыгнуло у меня в груди, я вскочил на ноги.

— Сиди, сиди, — сказал Че.

Да, это был действительно он, но теперь он говорил нормально. Че сказал мне, что мы вскоре отправимся. Он расспрашивал меня о группе, об обучении. Он говорил об операции - в Конго! Он дал мне крошечный пистолет

"Макаров".

— Ты умеешь играть в шахматы? Он не умеет, — пожаловался он, имея в виду Тамайо. ... Затем он вновь принялся писать. На полу валялись смятые прочитанные газеты".

Дреке не вернулся в лагерь, оставшись на конспиративной квартире, где были также Че, Мартинес Тамайо и Карлос Коэльо, адъютант Че. На следующий день Че продолжал писать, время от времени перемежая это занятие чтением, и при этом внезапно подскакивал, словно его подтолкнули. Ночью 31 марта приехал Фидель в компании Османи Сьенфуэгоса и сразу же вышел вместе с Че, чтобы поговорить. Че передал ему бумаги, которые писал, - это было его прощальное письмо:

"Гавана (Год сельского хозяйства)

Фидель!

В этот час я вспоминаю о многом, о том, как я познакомился с тобой в доме Марии Антонии, как ты мне предложил поехать, о всей напряженной подготовке.

Однажды нас спрашивали, кому нужно сообщить в случае нашей смерти, и тогда нас поразила действительно реальная возможность такого исхода. Потом мы узнали, что это на самом деле так, что в революции (если она настоящая революция) или побеждают, или погибают. Многие остались там, на этом пути к победе.

Сейчас все это имеет менее драматическую окраску, потому что мы более зрелы, но все же это повторяется. Я чувствую, что я частично выполнил долг, который связывал меня с кубинской революцией на ее территории, и я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который уже стал моим".

Далее Че писал, что он в долгу перед Фиделем, так как он порой считал, что они не смогут достичь поставленной цели, а также и о том, какое влияние Фидель оказал на его жизнь.

"Обозревая свою прошлую жизнь, я считаю, что работал достаточно честно и преданно, стараясь укрепить победу революции. Моя единственная серьезная ошибка — это то, что я не верил в тебя еще больше с самого первого момента в Сьерра-Маэстре, что я недостаточно быстро оценил твои качества вождя и революционера. Я прожил замечательные дни, и, будучи рядом с тобой, я ощущал гордость оттого, что я принадлежал к нашему народу в самые яркие и трудные дни карибского кризиса.

Редко когда твой талант государственного деятеля блистал так ярко, как в эти дни, и я горжусь также тем, что я последовал за тобой без колебаний, что я мыслил так же, как ты, так же видел и так же оценивал опасности и принципы. Я унесу с собой на новые поля сражений веру, которую ты в меня вдохнул, революционный дух моего народа, сознание, что я выполняю самый священный свой долг - бороться против империализма везде, где он существует; это укрепляет мою решимость и сторицей излечивает всякую боль. Я благодарю тебя за твои уроки и твой пример, и я постараюсь остаться верным им до конца. Я всегда отождествлял себя с внешней политикой нашей революции и отождествляю до сих пор. Где бы я ни находился, я буду чувствовать свою ответственность как кубинский революционер и буду действовать как таковой. ... Я могу сделать то, в чем тебе отказано, потому что ты несешь ответственность перед Кубой, и поэтому настал час расставания".

Письмо не было лишено некоторого оттенка драматизма; полностью отсутствовал обычный для Че шутливый тон. Он, казалось, чувствовал, что это было прощание навсегда.