Воздыхание окованных. Русская сага

У Георгия не только были от Бога богатейшие и незаурядные способности, но и невероятная усидчивость, работоспособность, целеустремленная воля. При этом он был человеком добрейшим, совершенно не склонным к проявлениям превозношения, надменности и всего тому подобного. Скромнейший это был человек — я его хорошо помню именно таким. Однако его семейные корни, или анкета, как тогда говорили, — мешала ему всю жизнь. Он мог очень многого добиться, подняться в научной деятельности до немалых высот, но дороги ему почти не было. Только в 1961 году Георгий Иосифович защитил кандидатскую диссертацию, а в 1968 году — за четыре года до кончины — докторскую.

По линии Георгия Иосифовича Микулина род получил свое продолжение — на Украине в Днепропетровске и сейчас живут его сын, внук и правнук… Но это уже совсем другая история, другие люди и жизнь тоже, наверное, совсем другая…

На коллаже работы Екатерина Кожуховой: в центре — на фото Е. Кожуховой древнее Микулино Городище XIV века в тверской области, — вотчина предков Микулиных — князей Микулинских-Тверских, храм в честь Архангела Михаила;

В верхнем ряду слева направо: Александр Александрович Микулин, прадед автора, рядом Александр Федорович Микулин, прапрадед автора, Екатерина Осиповна Микулина (урожденная де Либан) — прапрабабушка автора, Иосиф Александрович Микулин, брат прадеда.

Средний ряд: Владимир Иосифович Микулин, Дмитрий Александрович Микулин, погибший в американской дуэли, Мария Александровна Микулина — прабабушка автора, Александр Иосифович Микулин, похороненный в Софии;

Нижний ряд: кадр из истории Гражданской войны в России; кадет Нестор Иосифович Микулин в детстве (похоронен в Галлиполи), Шура Микулин — сын Александра Александровича Микулина, будущий известный конструктор авиационных двигателей; памятник русским воинам в Галлиполи.

_{Семейная переписка, фотографии и пр. материалы из семейного архива публикуются впервые.}

Глава 10. Курс NO 23–63

…Как мне хотелось, погружаясь в горькую семейную драму — в беду двух братьев Микулиных, разорвавших свое братство ради разности политических взглядов, попытаться, что называется, беду эту «рукой развести», найти хотя бы через многие годы и эпохи ключи к ее убедительному духовному разрешению во Христе. Но вот не получилось… Звено в цепи событий не встало на свое место, не вправилось, и цепь осталась такой же несмыкаемой, как и была, а потому и бесполезной, чтобы теперь под широким углом зрения большой временной дистанции и нам бы — по пословице — и к нашим бы делам того «ума приложить». К нашей общей, и по сей день длящейся беде, — неизжитых из умов и сердец последствий Гражданской войны, бывшей в свою очередь следствием тех первых неразрешенных братских противостояний.

От погружения в события 1905 года осталось очень внятное ощущение некой духовной растерянности и душевного оцепенения, слышавшегося мне и в письмах, и в поступках, оставшихся от тех лет. Совсем уже не встречались в переписке блики радости, а ведь ей рано еще было уходить из жизни… Вся семья была еще почти в полном составе, Россия, которую они знали и любили, еще стояла, казалось, вполне крепко, — у того поколения была великая Родина и они были д о м а! Росли дети, жизнь была давно устроена и укоренена, надежно хранились традиции быта — разве мало? Быт ведь это и выразитель, и оградитель внутреннего таинства жизни, своего рода живой футляр духа…

Но вот разошлись два брата и трудно даже и теперь в точности сказать, — по какие же стороны баррикад (а до баррикад и впрямь оставалось уже совсем чуть-чуть…), какие позиции выражал каждый? Либерализм и консерватизм? Но это на самый поверхностный взгляд… Столкновение чести и совести, которые не совпадают большей частью в жизни: честь велит вызывать противника на дуэль, а совесть — прощать.

И видимо, так разнились их правды, что не нашлось даже способов и душевных сил возвести мосты меж ними. Любовь, скорбь и молитва (да и то, скорее всего, явленные только с одной стороны) и великий на то милосердный Божий отзыв, — вот что только спасло братьев пред смертью и дало им надмирное примирение.

Ощущение потерянной п р а в д ы жизни, — вот что у меня осталось в душе от воспоминания тех давних событий. А ведь еще только у предыдущего поколения, у Анны Николаевны и Егора Ивановича Жуковских это глубокое знание и переживание Правды Божией и жизни по этой Правде, жизни, как устремленности к осуществлению этой Правды, было несущей матицей, скрепой земного бытия не только старших Жуковских, но и всего народа нашего со времен еще допетровских. Кто поспорит с этим?

О том говорят все летописи, являющие не просто как на западе сухие исторические хроники жизни, но и православный взгляд на эти хроники; о том вся древнерусская литература, о том песни и сказы, о том радостное русское церковное зодчество. Иначе откуда бы взяться было бы той радости, той яркости, той живой пронизанности всей жизни устремленностью к Небесному Иерусалиму? Разве не об этом говорят нам остатки прорисей древнерусских городов, повторяющих на нашей северной земле карту и топонимику Земли Святой — везде и вокруг явленных свидетельств чаемого Царствия Божиего? Никон Патриарх, возведший Новоиерусалимский Воскресенский монастырь, царь Борис Годунов и первый патриарх Иов, которые всю жизнь и мощь державы хотели подчинить высшей цели жизни, определенной апостолом Павлом, как стремление «к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (Флп. 3:14); когда в центре московского Кремля царь намерен был созиждеть Кувуклию — полностью повторить в святом центре Русского государства храм Гроба Господня…

Отсюда брала свой исток и мысль о великом предназначении России, хранительницы Православия, оградительницы чистоты Священного Предания, — как служения Вере Христовой и главному делу Христову на земле — созиданию Святой Церкви.

Но мыслям о великом п р е д н а з н а ч е н и и всегда сопутствуют мысли о великой м о щ и, а последним свойственно незаметно даже для самих себя изменять высокой цели и выбирать для ее достижения совсем не органичные ей иные, земные, политические, не благодатные средства, которым всегда находятся земные же и потому сверх убедительные обоснования. Мощь духовная постепенно начинает подменяться мощью политической, а чаяния Правды Божией — земной ложью «псевдоименного разума» человека.

Есть ли на земле выход из этого тупика, можно ли духовным целям найти способ подчинить и сродное им по духу и форме государственное действование, — трудно сказать (и никто, кажется, и не сказал?), однако свет на эту дилемму, как и на все остальное земное — противоречивое и греховное и на земле не разрешаемое пролил Спаситель, сказав, что «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21) и что должны христиане отдавать «Кесарю кесарево, а Божие Богу» (Мф.22, ст. 15).

И все же Московская Русь обрела это неземное сокровище в многих русских сердцах, обрела так глубоко, всепроникающее и беззаветно, что хватило его очень надолго — вот вплоть до Николаевской эпохи XIX века. В те времена еще нередко можно было встретить т а к о г о «древнерусского» человека и среди помещиков, и среди крестьян…

* * *

…То была, пожалуй, самая ясная в духовном отношении пора жизни России XIX века — Пушкин, Гоголь, Жуковский Василий Андреевич… В особенности Пушкин — со своим особенным русским православным чувствилищем, с могучей интуицией русской правды, чудом оставшейся неповрежденной при всем его утонченно европейском образовании и воспитании. Несомненно, по-своему эта «интуиция истины» жила и в Гоголе, — он утверждал ее в своем сокровенном внутреннем монашестве (пусть жизненно и не осуществленном, но сердцем избранным), а выбрал монашество опять же под воздействием той самой интуиции, — как наиболее приближенный к самой Истине способ жизни.