Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Относительно конституционных планов генерала де Голля я никак не ошибался: «Без всякого сомнения, генерал де Голль искренне желает восстановить Республику и даже парламентскую Республику… Существует риск, что Конституция Пятой республики будет скорее не компромиссом между президентским и парламентским правлением, но возвращением к полупарламентской монархии. Совет министров ответствен перед Национальным собранием, но премьер-министра выбирает президент Республики, и он, подобно монарху, обладает прерогативами, которые сами короли потеряли при парламентских режимах нашего века. Возвращение назад может не быть бесполезным. Конституция, вдохновленная речью в Байё, не дает основательного ответа на французские проблемы, но создает конституционные рамки, в пределах которых генерал де Голль сможет отправлять власть, являющуюся абсолютной и ограниченной…» («абсолютная и ограниченная» — авторство формулы принадлежит Моррасу).

Хотя меня и покоробили обстоятельства, при которых генерал де Голль вновь встал у власти (15 мая он дал моральную гарантию «мятежникам» Алжира), в июле 1958 года, через несколько недель после майской революции, я признал наличие у него шансов, которых никто другой не мог бы иметь: «В большей мере, чем кто-либо иной, генерал де Голль обладает средствами для восстановления мира, поскольку он способен вести войну и имеет репутацию человека великодушного». Я охарактеризовал Генерала не как представителя или руководителя полковников или майских заговорщиков, но, наоборот, как государственного деятеля, который приведет армию к послушанию и, может быть, завяжет диалог с алжирскими националистами: «То, чего желают ультра и заговорщики, идет вразрез с исторической необходимостью и долговременными надеждами большинства французов. Майская революция может стать началом политического обновления Франции при условии, что поторопится пожрать своих детей».

После выхода в свет этой брошюры я стал регулярно выступать на страницах «Прёв» со статьями о Пятой республике и в особенности об алжирской политике Генерала. В первой статье, опубликованной в этом журнале в ноябре 1958 года, я сослался на свою статью, напечатанную в ноябре 1943 года в «Франс либр», в которой анализировалось содержание бонапартистской ситуации: «Атмосфера национального кризиса, потеря доверия к Парламенту и к парламентариям, популярность какого-то деятеля». Я не игнорировал ни различия между причинами национального кризиса (социальные конфликты — в 1848 году, военное поражение — в 1940-м, потеря империи — в 1958-м), ни различия между людьми, вокруг которых кристаллизовались народные эмоции: «Тот, кто использует бонапартистскую ситуацию, может называться Луи-Наполеоном, Буланже, Петеном или де Голлем, может быть авантюристом, слабовольным, старым или же подлинно великим человеком, но во всех случаях ему следует являть особую добродетель: стоять выше французских дрязг, находиться одновременно и справа и слева, объединять две Франции, разделенные 1789 годом».

Без особого смущения я перечитываю анализ Конституции 1958 года — вероятно, не слишком далеко отстоящей от той, которую когда-то сочинил маршал Петен. Жорж Ведель похвалил меня в дружеском письме за анализ обстановки и Конституции, а также сообщил мне подробности, не лишенные пикантности: «Конституция Петена, которую вы воображаете себе, — писал он мне, — существовала, по крайней мере, виртуально. Вы найдете текст и указания первоисточников в седьмом выпуске (издатель — Берлиа) сборника конституций, подготовленного Дюгюи и Моннье. Вы прочтете там на 10-й странице: „Глава Государства получает свои полномочия от Конгресса, объединяющего избранных людей нации и посланцев от территориальных коллективов, ее составляющих. Он олицетворяет нацию и несет ответственность за ее судьбы. В качестве арбитра высших интересов страны он обеспечивает функционирование учреждений, поддерживая, в случае необходимости, путем применения права роспуска, цепь доверия между правительством и нацией“». Ж. Ведель добавлял, что это невольное совпадение неосуществленных планов Маршала и концепции Генерала не доказывает ничего, что говорило бы за или против Конституции 1958 года.

Диагноз, поставленный мною Четвертой республике и ситуации 1958 года, вплоть до сегодняшнего дня остается неизменным, и к нему довольно часто обращаются нынешние историки: «Враждебность к Четвертой республике походила на ту, которая наблюдалась в 1940 году по отношению к Третьей республике. Эта суровость, не исключающая какую-то долю несправедливости, выражает по меньшей мере одно здоровое чувство: французам надоело то, что министерская чехарда превращала их в посмешище для всего мира. Какими бы ни были последствия нестабильности, пусть даже не такие крупные, как обычно думали, частота правительственных кризисов дискредитировала режим в глазах французов и иностранцев. Страна не может в течение длительного времени подчиняться тем, кого презирает».

Напротив, я положительно оценил дипломатические результаты (Атлантический альянс, примирение с Германией, европейская организация) и экономические результаты, превосходившие те, на которые надеялись оптимисты в момент Освобождения. Упрекали ли французы Четвертую республику за то, что она потеряла империю, или за то, что она хотела эту империю спасти? За то, что она приравняла потерю империи к национальному бедствию, или же за то, что недооценила ее значение? «Четвертая республика натолкнулась на препятствие — алжирскую войну, оказалась неспособной ее продолжать, ее выиграть или завершить путем переговоров; ход был передан следующему игроку».

В те дни я трактовал Конституцию как парламентско-монархическую — диагноз, не опровергнутый последующими событиями, — и не обнаруживаю в рассматриваемой статье никаких следов систематического антиголлизма, который мне с тех пор приписывали, прибегая к более удачным доводам: «Из-за того, что плебисцитарный элемент не был встроен в демократический режим, по примеру английского и американского режимов, Франция колеблется между безликостью парламентариев второго сорта и блеском харизматического вождя. Генерал де Голль в полном смысле слова является харизматическим вождем, но он питает исторические амбиции какого-то нового Вашингтона». Осенью 1958 года Борис Суварин, друг Жака Шевалье, сообщил мне, что генерал де Голль пытается завязать переговоры с ФНО при посредничестве Фареса и Амруша. Переговоры эти провалились.

Я написал также, в мае 1959 года, статью об экономической политике правительства. Ж.-М. Жаннене, бывший тогда министром, послал мне открытку: «Только что прочитал в „Прёв“ вашу статью о нашей экономической политике. Это лучшее — и единственное серьезное — изложение ее, которое когда-либо было сделано. Благодарю, и спасибо за замечание о том, что я не „либерал“».

В связи с первой годовщиной существования нового режима я напечатал в «Прёв» еще одну статью, озаглавленную: «Год спустя. Шарль де Голль между ультра и либералами». И здесь, будучи верным самому себе, я проанализировал алжирскую политику Генерала, проявляя терпимость: «…тем, кто считал справедливым признание права Алжира на самоопределение, тем, кто считал противным призванию Франции в XX веке желание сохранить при помощи силы колониальное господство, нет никаких причин отступаться от своих идей. Пусть в нынешней ситуации президент Республики не в состоянии делать ничего иного, кроме того, что он делает, из этого еще не вытекает обязанность одобрять то, что накануне критиковали. Или же тогда следует прийти с повинной и сожалеть о нападках, которым подвергали Ги Молле». Что же касается моего отношения к самому Генералу, то оно выражается в формулировках, с неизбежностью нюансированных, даже двусмысленных. У меня вызвал сожаление соблазн уйти во внутреннюю эмиграцию (например, в случае Мендес-Франса): «Пятая республика существует, и во Франции, в ее настоящем виде, генерал де Голль является наилучшим из возможных монархов при режиме, наилучшем из всех возможных плохих режимов… Он обладает личной властью, но он восстановил Республику в 1945 году. Он направил по нужному руслу революцию 1958 года, чтобы из нее выросла авторитарная Республика, а не какая-то разновидность фашизма или военного деспотизма. Он хочет спасти остатки французской империи, но он предоставил территориям Черной Африки право на независимость. Он ведет войну в Алжире, но не исключает каких-то перемен». Вывод: мы хотели бы ему помочь, но по-прежнему верим в то, что движение Алжира по направлению к независимости неодолимо. А пока — пусть он действует.