Цицерон

Наконец мучительная борьба в душе Брута была окончена. Победил Цицерон. Антоний впоследствии прямо обвинял оратора в убийстве Цезаря. Он утверждал, что диктатор умерщвлен по наущению Цицерона, что Цицерон совратил с пути истинного и Брута, и всех офицеров Цезаря, прежде, до знакомства с ним, столь преданных диктатору. В то время, когда он это говорил, быть среди тираноубийц считалось весьма почетно. Десятки людей наперебой уверяли, что тайно участвовали в заговоре или тайно вдохновляли его. Так что для Цицерона это обвинение было даже лестным. Но он решительно его отверг. Он сказал, что и не подозревал о заговоре. И потом. Среди заговорщиков были первые любимцы, довереннейшие люди диктатора. Я бы не осмелился даже заговорить с ними об этом, пишет он. И это, конечно, правда. Но и Антоний по-своему прав. Цицерон, сам того не зная, был душой заговора, его вдохновителем. И это подтвердил сам Брут. После убийства он вышел с окровавленным кинжалом, высоко поднял его и произнес одно слово, которое должно было объяснить все:

— Цицерон! (Phil, II, 25–28).

И когда Кассий предложил другу участвовать в заговоре, он нашел уже готового тираноубийцу.

Брута вовлек в заговор Кассий, его близкий друг и родич. Он был полной противоположностью Бруту во всем. Живой, страстный, смелый до безумия, беспечно веселый и вообще отчаянный сорвиголова. Кассий был вспыльчив и неуравновешен, вдобавок многие сомневались в его принципиальности. Вот почему его считали злым гением заговора, в то время как Брут был его добрым гением. «Все, что было в заговоре возвышенного и благородного, относили насчет Брута, а все подлое приписывали Кассию… человеку не столь… чистому духом» (Plut. Brut., I). Передают даже, что впоследствии Бруг горько упрекал Кассия за то, что он вымогает деньги у бедных крестьян и горожан в занятых ими областях. (К этому времени Брут под влиянием Цицерона, видимо, уже иначе смотрел на такие поступки.)

Кассий не любил Цезаря, кроме того, всеми силами души ненавидел тиранию. Рассказывали, что еще мальчишкой он показал свой неукротимый нрав. Он учился в школе с Фавстом, сыном диктатора Суллы. Этот ребенок любил похвастаться перед товарищами своим великим папой и часто заключал обещанием, что сам станет таким, когда вырастет. Этого Кассий не мог вынести. Он кидался на будущего владыку и нещадно избивал его. Кто-то из взрослых пробовал вступиться и разобрать, в чем дело. Но Кассий не давал несчастному Фавсту произнести ни слова. Он в бешенстве вопил:

— Ну, Фавст, только посмей повторить эти слова, которые меня разозлили, и я снова разобью тебе морду! (Plut. Brut., I).

Как и Брут, Кассий сражался на стороне Республики. Как и Брут, разочаровался в Помпее и сдался победителю после Фарсала. Но, в отличие от Брута, он не смирился и в душе кипел яростью против Цезаря. Цезарь его недолюбливал. К тому же он плохо умел притворяться и его мрачный взгляд выдавал, что у него в сердце. Однажды кто-то предостерегал диктатора против Антония. Цезарь возразил:

— Я не особенно боюсь долгогривых толстяков, а скорее бледных и тощих.

И он покосился на Кассия (Plut. Caes., I).

Этот-то Кассий задумал составить тайный заговор против тирана и умертвить его. Сначала ему казалось, что привлечь сторонников будет нетрудно. Он видел, как много недовольных, и знал, что в Риме не вовсе иссякло мужество. Но тут он столкнулся с непредвиденным препятствием. Когда он в беседе с тем или иным приятелем исподволь заговаривал о свободе и тираноубийстве, то постоянно слышал в ответ: «Пустое. Мы помним, как Сулла освобождал нас от Мария, а Марий от Суллы, Помпей от Цезаря, а Цезарь от Помпея. Где гарантия, что наш новый освободитель не пожелает сам сесть на место Цезаря?» И очень многие прибавляли со вздохом: «Вот если бы заговор возглавил Брут…»

Тогда Кассий понял, что Брут им необходим. Он будет их знаменем, его присутствие докажет чистоту их намерений. Но Брут был любимцем диктатора, сам был в восторге от Цезаря. Только что Цезарь вопреки всякой справедливости дал Бруту должность, отняв ее у него, Кассия. Даже заговорить с таким человеком о тираноубийстве было безумием. И тут Кассию явилась блестящая идея.

Первого января 44 года Брут стал претором. Теперь он каждое утро шел к трибуналу. К его изумлению, каждый раз он находил преторское возвышение буквально заваленным записками. Записки эти были короткими и загадочными:

— Ты спишь, Брут?

— Ты не Брут!

— Брут, ты подкуплен?

Когда же вечером Брут проходил мимо статуи своего знаменитого предка Древнего Брута, изгнавшего царей, то видел, что постамент ее весь исписан надписями: «О, если бы ты был жив, Брут!» И прочими в таком же духе (Plut. Brut., 9; Арр. B.C., II, 112).

Злые языки говорили потом, что все эти письма писал Кассий и несколько его друзей. Но, быть может, это клевета. Как бы то ни было, Брут был потрясен этими посланиями. Он понял, какая страшная ответственность на нем лежит и какие великие надежды с ним связаны.

В середине февраля на Луперкалиях Антоний неожиданно предложил Цезарю корону. Брут был поражен этой сценой. Он стоял на площади в тяжелом раздумье, вдруг к нему стремительно подошел Кассий. Они были в ссоре с того дня, когда Цезарь так несправедливо отдал городскую претуру Бруту. И вот сейчас Кассий обнял Брута и попросил его больше не сердиться. Он добавил, что хочет поговорить с ним об очень важных вещах. Он рассказал, что скоро будет заседание сената, где Цезарю хотят разрешить именоваться царем и носить корону на суше и на море за пределами Италии.

— Что мы будем делать в сенате, если льстецы Цезаря внесут предложение объявить его царем? — спросил он в заключение.

На это Брут ответил, что вовсе не пойдет в сенат. Кассий снова спросил его:

— Что мы сделаем, Брут, если нас туда позовут как преторов?

— Тогда, — сказал Брут, — моим долгом будет нарушить молчание и, защищая свободу, умереть за нее.

Воодушевленный этими словами, Кассий воскликнул:

— Но кто же из римлян останется равнодушным свидетелем твоей гибели? Разве ты не знаешь своей силы, Брут? Или ты думаешь, что судейское твое возвышение засыпают письмами ткачи и лавочники, а не первые люди Рима, которые от остальных преторов требуют раздач, зрелищ, гладиаторов, от тебя же… низвержения тирании, а сами готовы ради тебя на любую жертву, любую муку, если только и Брут покажет себя таким, каким они желают его видеть?

С этими словами он вновь порывисто обнял друга и быстро удалился, оставив Брута в полной растерянности стоять посреди площади (Plut. Brut., 10; Арр. B.C., II, 113). Через несколько часов Брут вступил в заговор.

Казалось, весь Рим набит сухим хворостом и соломой, а согласие Брута было той искрой, которая заставила этот хворост вспыхнуть. Вскоре после рокового разговора с Кассием Брут отправился навестить одного больного друга, думая осторожно намекнуть ему о тайном обществе. Когда он вошел, хозяин пластом лежал на постели.

— Ах, Лигарий, — с досадой сказал Брут, — как же некстати ты захворал!

Больной тут же приподнялся на своем одре.

— Нет, Брут, если только ты решился на дело, достойное тебя, я совершенно здоров! — ответил он (Plut. Brut., 11).

Каждый день теперь Брут вербовал все новых сторонников. Но однажды он заговорил о заговоре с Фавонием, страстным поклонником и учеником Катона. Он не сомневался, что этот пылкий республиканец тут же вступит в их общество. Но, к удивлению его, Фавоний отвечал, что диктатура и попрание законов ему, конечно, не нравятся, но гражданская война еще ужаснее диктатуры. Увы! Брут не обратил внимания на эти пророческие слова.

А между тем Кассий, в восторге от того что наконец-то заполучил Брута, совершил один совсем уж безумный поступок. Он предложил участвовать в заговоре Дециму Бруту Альбину [128]. Децим был довереннейшим офицером Цезаря, его любимцем, о котором тот с нежностью пишет в своих «Записках». Несколько месяцев назад, когда Цезарь с триумфом возвращался из Испании, Децим сидел рядом с ним на золоченой колеснице. И вот этому-то человеку в порыве откровенности Кассий вдруг сказал о заговоре. Сказал и сам ужаснулся. А Децим и не подумал его успокоить. Он холодно ответил, что о решении своем известит завтра. Можно себе представить, что Кассий провел эту ночь как на раскаленной сковородке. Наутро он полетел к Дециму узнать свою судьбу. Децим спросил, в заговоре ли Брут. «В заговоре», — отвечал Кассий. Тогда Децим объявил, что и он с ними. И тут открылись странные и страшные вещи.