Записки солдата

Но сейчас 90-й дивизии был нужен не строгий начальник для поддержания дисциплины, а живой и храбрый человек, который мог бы без посторонней помощи вести дивизию в бой и вселить в солдат уверенность. Если кто-либо удовлетворял этим требованиям, то это был именно Тэд Рузвельт. Если ему дать в помощники строгого и требовательного человека, рассуждал я, то через пару недель Тэд сможет повести 90-ю дивизию на бой с немцами.

13 июля почти в полночь я позвонил по телефону в верховный штаб экспедиционных сил союзников, намереваясь сообщить Айку о своей рекомендации. Однако Айк уже лег спать. Тогда я связался с Беделлом Смитом.

- Вы хотите дать 90-ю Тэду? - кричал он в телефон, не отличавшийся хорошей слышимостью. - Хорошо, Брэд, я утром поговорю об этом с Айком.

Направить в Вашингтон рекомендацию о назначении Тэда мог только Айк, как командующий театром военных действий.

Беделл позвонил мне на следующий день рано утром. Я еще не садился за завтрак.

- Вопрос относительно Рузвельта решен. Айк одобрил вашу рекомендацию. Кандидатура вполне подходящая.

- Слишком поздно, Беделл, - ответил я. - Тэд умер от разрыва сердца вчера в полночь.

Об этом мне сообщили по телефону из 4-й дивизии, куда он был прикомандирован. Сердечный приступ начался внезапно, и Тэд, чему было трудно поверить, умер спокойно в своей палатке. Уйдя из 1-й дивизии в Сицилии вместе с Терри Алленом, Рузвельт получил назначение к генералу Анри Жиро в тот момент, когда французы начинали вторжение на Корсику. Там в возрасте 56 лет он принял участие в третьей десантной операции.

В течение осени ему было не по себе среди штабных офицеров и он всем сердцем стремился вернуться обратно туда, где шла настоящая война. Наконец, окончательно истомившись, он написал мне в Англию, умоляя дать ему какую-нибудь работу, связанную со вторжением.

"Если потребуется, я поплыву через Ла-Манш с 105-миллиметровой гаубицей на спине, - писал он. - Все что угодно, только помогите мне выбраться из этой крысиной дыры".

4-я дивизия еще не была обстреляна, и трудно было предвидеть, как она будет вести себя в наступлении. Если бы Рузвельт находился в первой волне десанта, никто лучше его не возглавил бы штурм побережья. Тэд не ведал страха, он беззаботно прогуливался под огнем, добродушно высмеивал солдат, бросавшихся в укрытия, и подгонял их вперед. Я написал Тэду, что могу предложить ему только одно: высадиться с первой волной десанта 4-й дивизии на участке "Юта" и показать необстрелянным солдатам, как следует вести себя под огнем.

- Вас, наверно, убьют во время высадки, - писал я ему.

Тэд не ответил на мое письмо. Он вырвался из госпиталя в Италии, где болел воспалением легких, и несколько дней спустя явился ко мне в Лондон, еще мучимый сильной лихорадкой.

Мало кто в такой степени, как Рузвельт, заслужил пост командира дивизии, но мы слишком долго медлили с его назначением. Он бросал вызов смерти с таким равнодушием, что, глядя на него, тысячи и тысячи молодых людей забывали о своем страхе. Я никогда не встречал более храброго человека и более преданного своему долгу солдата.

Пока мы отрабатывали последние детали плана операции "Кобра", к нам приехала делегация русских военных наблюдателей. Они снова приезжали во время прорыва и еще несколько раз осенью. В кителях, затянутых ремнем, в бриджах и русских сапогах, советские офицеры всюду совали свой нос, вдаваясь во все детали наших действий на плацдарме. Особенно они интересовались нашими методами снабжения; огромное количество грузовиков поразило их. Мы, со своей стороны, горячо приветствовали их и ничего от них не скрывали.

Сопровождавший их англичанин был менее экспансивен, чем мы. Старый работник английского посольства в Москве, он рассказывал о русских со сдержанной неприязнью.

- Когда мы шутя расспрашиваем этих парней о Красной Армии, - сообщил он по секрету Хансену, - они либо уклоняются от ответа, либо говорят неправду.

В то время мы думали, что английский бригадный генерал слишком строго судил о наших союзниках.

Русские оказались очень щепетильны в отношении рангов и приветствовали нас в строгом соответствии со своими званиями. Старший по чину молодой адмирал шел впереди двух генералов Красной Армии. Он был подтянут и подчеркнуто корректен, но лицо его было бесстрастным.

Во время своего первого визита советские представители попросили разрешения посетить лагерь немецких военнопленных. Когда они бродили по лагерю, один из советских офицеров остановился около высокого мускулистого немецкого капитана с нашивками парашютиста.

- Что, по вашему мнению, ждет Германию после того, как мы выиграем войну? - бегло спросил русский по-немецки. Парашютист вздрогнул, потом решительно выпрямился.

- Германия, - сказал он, - очевидно, будет раздроблена на мелкие части.

- Не Германия, - советский офицер медленно выговаривал слова, - не Германия, герр гауптман, а немцы.

К середине июля мы начали чувствовать усиливающееся нетерпение корреспондентов, которым казалось, что на плацдарме создался тупик. Наступление Миддлтона на Кутанс сначала пробудило их надежды, но затем вызвало еще большее разочарование. Те из них, кто ожидал, что взятие Кана послужит сигналом к прорыву союзных войск, возвратились разочарованные в свои унылые пресс-лагери, убедившись, что англичане больше не продвигаются. Уже несколько недель шли непрерывные дожди и плацдарм был окутан мрачным покровом серых туч, приковывавших авиацию к земле, в то время как противник беспрепятственно подтягивал подкрепления. Пока 19-й корпус Корлетта продирался сквозь заросли густого кустарника к Сен-Ло, а части Коллинса медленно ползли через Карантанские болота, корреспонденты все чаще начали задавать вопрос, научились ли союзники чему-нибудь с тех пор, как они вылезли из окопов во Франции 26 лет назад.

Эти унылые настроения были наиболее ярко выражены в одном газетном сообщении, появившемся за два дня до прорыва. Оно было написано очень известным корреспондентом, который поддался атмосфере уныния, царившей в пресс-лагерях. Корреспондент объяснял "застой" на плацдарме чрезмерной осторожностью.