Леонардо да Винчи

В 1637 году граф Галеаццо пожертвовал эту «большую книгу», скомпонованную Помпео Леоне из других, меньших, в Амвросианскую библиотеку в Милане.

Рассматривая манускрипт в том виде, в каком он до недавнего времени сохранялся, забавно было бы вообразить, как, желая придать своему произведению наиболее привлекательный вид и пользуясь ножницами, из листов, которых он и касаться недостоин, Помпео вырезывает что ему нравится, и наклеивает затем на другие, большие, листы по своему произволу и разумению. Когда спустя четыреста лет манускрипт передали для реставрации монахам Гроттаферрата, основанного греками древнего монастыря неподалеку от Рима, в подробностях выяснились чудовищные и варварские способы этого Помпео Леоне, как он, полагая одну сторону какого-нибудь драгоценного подлинника заслуживающей большего внимания, другую сторону намазывал клеем и так наклеивал на приготовленную основу, препятствуя будущим исследователям ее изучать. Вот уж поистине односторонний и узкий подход! И еще неизвестно, кому благоприятствовала судьба – несчастному калеке, получившему из-за громадных размеров название, перекликающееся с платоновской Атлантидой – а именно «Атлантический кодекс», – или отдельным листам и переплетенным для удобства обращения рукописям, которые, хотя бродят неузнанными между старьевщиков или сохраняются в пыли и паутине на отдаленнейших полках и рука библиотекаря их не достигает, однажды могут быть обнаружены.

В начале 1965 года два манускрипта, переданные в свое время Помпео Леоне королю Филиппу, внезапно нашлись в Национальной библиотеке в Мадриде. Четырехсотлетняя задержка объяснилась ошибкой в каталоге, где они значились под номерами Аа 19 и 20, а должно было быть Аа 119 и 120 – таковы смехотворные обстоятельства библиографического открытия века. Но, так или иначе, Атлантида постепенно высвобождается из-под толщи воды, расхищенное королями и их посланными и различными недобросовестными людьми обнаруживается, хранившееся в сундуках и косневшее без применения изучается и издается. Однако крупная кража, предпринятая как раз ученым-исследователем, случилась в Париже в тридцатые годы прошлого века, когда из манускриптов, взятых Бонапартом в Милане в числе военных трофеев, был вынут трактат о полете птиц. От грабителя похищенная им книжка с трактатом попала к графу Манцони, а позднее ее приобрел один русский.

Происходящий из семьи известных Сабашниковых, [55] значивших для издательского дела в России, может быть, столько, сколько семейство Мануциев значит в Италии, Федор Сабашников осуществил на свои средства с помощью французских типографов издание хорошо комментированного и переложенного для удобного чтения текста, при том, что к каждому из трехсот нумерованных экземпляров приплетена неотличимая от подлинника копия записной книжки Мастера, содержащей знаменитый трактат. Рассматривая этот шедевр типографского искусства, можно было подумать, что, если и дальше так дело пойдет, скоро живопись благодаря репродукции утратит преимущество неповторимости, на котором Леонардо настаивал, показывая ее превосходство над скульптурою, поэзией и музыкой. Впрочем, ничего подобного не произошло, и – как в свое время во Флоренции перед помещениями Аннунциаты – продолжают выстраиваться очереди, и нужно много терпения, чтобы глянуть на какую-нибудь знаменитую вещь, привезенную на короткое время издалека или по другой причине трудно доступную широкой публике.

И если ты скажешь, что раковины были носимы волнами, будучи пусты и мертвы, то я скажу, что там, куда попали мертвые, они не отделены от живых.

Весной 1865 года влиятельнейший в России художественный критик и писатель [56] следующими словами приветствовал прибытие в Санкт-Петербург известной «Мадонны „Литта“:

«Посреди новостей всякого рода, которые скорее усложняют заботы жизни, чем служат ее облегчению, радостная весть более чем когда-нибудь должна быть встречена как светлый весенний день и ясное, безоблачное небо в ряду тусклых туманных дней нашей северной неприветливой природы. Сравнение, сделанное нами, не совсем верно в том отношении, что светлый день скоро минует и сменится туманом и мглою, тогда как новость, которую мы сообщаем читателю, всегда останется приятной новостью и всегда будет служить ему источником чистых радостей. Речь идет о приобретении двух новых картин для Эрмитажа, из которых одна принадлежит Леонардо да Винчи».

Купленная в Милане у семьи графов Литта, откуда происходит название, «Мадонна», переменив место жительства, вряд ли нашла утешение в доброте родственников, поселившихся в Эрмитаже прежде нее. Скорее она раздражалась их завистью, поскольку в картинной галерее ей предоставили наиболее почетное место, которого каждый из них, по его мнению, заслуживал преимущественно перед другим таким родственником: семейство было немногочисленно, однако спесиво.

Если согласиться считать, следом за Мастером, произведения живописца как бы его детьми, то между собою они соотносятся наподобие братьев и сестер, кем бы они ни считались в их прежней жизни. Так, в изображении полуголой женщины с плотоядной улыбкой и вьющейся кольцами прическою, поместившейся в кресле перед скалистым пейзажем, одни видели Лукрецию, графиню Бергамо, бывшую возлюбленной герцога Моро от времени его свадьбы и до ужасного падения, когда он был увезен в железной клетке во Францию; вторые – наложницу короля Франциска; третьи – этюд к знаменитей «Джоконде», не менее. Другое сокровище, претендовавшее на прямое происхождение от Леонардо, каким обладал Эрмитаж прежде прибытия миланской мадонны, – «Св. Семейство с Иосифом и св. Екатериной», вещь необычайно красивая, написанная в тончайшем сфумато. При этом св. Екатерина, как утверждает традиция, имеет моделью принцессу Филиберту Савойскую, что правдоподобно, поскольку Джулиано Великолепный, в политических целях сочетавшийся браком с Савойской принцессой, мог этого пожелать от своего живописца. Если же св. Екатерина имеет как бы одно лицо с девой Марией, такой недостаток еще укреплял знатоков в их суждении об авторстве Леонардо да Винчи, и можно себе представить их неудовольствие, когда окончательно возобладало мнение, что автором «Св. Семейства» надо считать одного из леонардесков, а именно миланца Чезаре да Сесто, находившегося вместе с Мастером в Риме и посланного в Савойю вместо него, остававшегося в Бельведере с «Джокондой». Что касается недостаточно скромного изображения дамы с плотоядной улыбкою, его репутация как собственноручного Леонардо да Винчи также скоро разрушилась, чему, как и в других случаях, первой причиной служило критическое умонастроение, обыкновенно распространяющееся между учеными, прежде чем науке войти в свою зрелость: то же происходит с молодыми людьми накануне совершеннолетия, когда они внезапно преисполняются здравого смысла и в этом обгоняют родителей.