На каком-то далёком пляже (Жизнь и эпоха Брайана Ино) (ЛП)

Как говорит Ино, у них с Кейлом никогда не бывало продолжительной вражды (позже они даже появились вместе на лондонской концертной сцене — правда, всего лишь как часть аккомпанирующей «группы знаменитостей» на одном скромном выступлении Марианны Фэйтфул). Ино (вместе со своими юными дочерьми) поучаствовал в альбоме Кейла Hobo Sapiens (2003). Кейл как-то зашёл в студию Ино в западном Лондоне, где они начали импровизировать на клавишах и новых «хаос-барабанах», которые Кейл принёс с собой, и которые стали новой звуковой игрушкой Ино — он, тем временем, предоставил Кейлу право распоряжаться получившейся музыкой по своему усмотрению.

После волнений Wrong Way Up Ино с головой ушёл в работу над своим новым открытием — американским философом Ричардом Рорти, чья книга Случайность, Ирония и Солидарность недавно вышла в свет. В ней Рорти (ещё один приверженец Набокова) выдвинул предложение о том, что философия должна стать, помимо всего прочего, орудием возрождения — средством создания собственной этики «личного обогащения» индивидуума. Прагматизм Рорти с тех пор продолжал затрагивать сокровенные струны иновской души, и в его более «учёных» интервью 90-х гг. регулярно появлялись рорти-образные суждения о «окончательной терминологии» и «изм-изме».

Раздумывая о Рорти (и, несомненно, о недавней смерти своего отца) Ино принялся за тихую методичную работу — он стал составлять собрание аккомпанементов к своим музыкальным инсталляциям прошлого десятилетия. Впоследствии они были выпущены в виде альбома The Shutov Assembly. Названия отдельных вещей — "Trienhalle", "Alhondiga", "Markgraph", "Lanzarote" и т.д. — имели отношение к конкретным выставкам или местам, где происходили данные события. Shutov — это некий Сергей Шутов, русский художник, как-то пожаловавшийся в письме на Opal на то, что в рушащемся Советском Союзе трудно достать музыку Ино [149]. Сам Ино, видимо вдохновлённый недавним опытом общения с музыкантами Гостелерадио, тоже задумал оркестровать свои пьесы и начал экспериментировать с Kreisler String Orchestra: «Мне казалось, что это будет интересным способом использования оркестра — вынудить его пользоваться своими инструментами как-то иначе.» Живший на Боннингтон-сквер композитор Джон Боннер действительно аранжировал одну вещь из альбома для последнего концерта Echoes From The Cross в 1991 г. (и дирижировал оркестром при её исполнении) [150], но в законченном альбоме, который вышел в 1992-м, были только жидкие мерцающие синтезаторные пейзажи.

Тем временем домашние обстоятельства Ино несколько изменились. Беременная Антея, неспособная справиться с лестницей в своей квартире на Роланд-Гарденс, переехала в удобно расположенную на первом этаже квартиру Ино на Лит-Мэншнс ещё в 1990-м. «Брайан часто оставался в Уилдернесс, когда работал там, и регулярно приезжал на Грэнталли-роуд», — вспоминает она. «Я никогда не жила в Вудбридже, хотя часто ездила туда на выходные, а когда у нас появились дети, стала ездить ещё чаще — т.е. уже после 1990-го. Но «домом» для нас с детьми был Лит-Мэншнс, с 1990-го по 1994-й, когда мы продали эту квартиру.»

Большая часть 1990 г. была зарезервирована для работы с U2. За годы, прошедшие со времени триумфа The Joshua Tree, группа головокружительным образом лишилась милости критиков — главным образом благодаря непродуманному альбому (и сопутствующему фильму) Rattle & Hum. Его целью было воссоединить группу с корнями американского рок-н-ролла, однако он был повсеместно осуждён за поверхностность, своекорыстность и чрезмерную нескромную серьёзность. Отсутствие Ино и Лануа тут же было замечено. В конце 1989 г. смущённый Боно объявил со сцены, что группа уходит, «чтобы выдумать всё по-новой». После этого U2 чуть не распались, но всё же собрались опять и стали писать песни, во многом основанные на тогдашних музыкальных течениях — это были танцевально-роковые гибриды манчестерской сцены, токсичных сэмплированных ритмов хаус-музыки и разрывающего гитары арт-рока таких групп, как My Bloody Valentine и Nine Inch Nails. Боно с опозданием открыл для себя иронию — как он утверждал, на новом альбоме должен был быть представлен «звук четверых человек, пытающихся повалить Дерево Джошуа». Никогда ещё им так сильно не нужна была художественная школа из одного человека, которым был Брайан Ино.

Для продюсирования и микширования нового альбома были собраны вместе Ино, Дэниел Лануа, Стив Лиллиуайт и Флад; работа над пластинкой заняла больше года. Некоторая её часть была записана в одном из старых излюбленных мест Ино — берлинской студии Hansa Ton, где группа старалась воссоздать богемный дух записей Дэвида Боуи и Игги Попа 70-х. Правда, в 1990-м Берлин был уже совсем другим городом. Стена рухнула в ноябре прошлого года; было неминуемо окончательное воссоединение Германии. Город переживал эпоху перемен. Группа прилетела одним из последних рейсов в Западную Германию, и по прибытии в Берлин втянулась в адреналиновый поток бурного уличного протеста, который, к их замешательству, оказался восстанием твердокаменных коммунистов против воссоединения. Всё это внесло свою лепту в настроение пластинки. Боно в сюжетных линиях своих песен отказался от высокопарных попыток обращения всех в свою веру и обратился к более неоднозначным экзистенциальным темам: неуверенности в собственных силах, упадку сил и сексу. Дух новой музыки был ближе к Low, чем к избитым эталонам Б.Б. Кинга и Элвиса, которыми был полон Rattle & Hum.

Альбом Achtung Baby (название было взято из реплики в язвительной сатире Мела Брукса на Бродвей Продюсеры) рождался трудно. Музыкальные консерваторы Лэрри Маллен-младший и Адам Клейтон были вовсе не в восторге от нового техно-танцевально-драмбоксового направления Боно и Эджа (этот стиль пара уже опробовала в музыке для постановки Заводного апельсина на сцене Королевского Шекспировского театра в 1990 г.). Озлобление дошло до такого уровня, что две эти фракции чуть не бросались в драку. Дэниел Лануа был на грани решения уйти из проекта. Ино тем временем держался в стороне. Он опять «работал, уклоняясь», тем самым разрабатывая подход, на котором впоследствии строились все его отношения с U2 — он фактически взял на себя роль «продюсера-консультанта». Это значило, что его работа над пластинкой сводилась к кратким взрывам сосредоточенной деятельности — он слушал, что происходит в музыке, «свежими ушами» постороннего человека, а потом опять улетал.

Поначалу казалось, что от такого положения дел хорошо только Брайану Ино; в этом даже чувствовалась угроза получения катастрофического обратного результата. «Я работал с ними пару недель, а потом улетал домой на пару месяцев», — сказал Ино Энди Гиллу из Mojo. «Они посылали мне то, что у них получалось, я слушал и думал — это чёрт знает что! Полный провал. Потому что там происходило то, что часто случается при записи — люди ждут, пока певец напишет песню, а студийное время оплачено, и они занимаются разными наложениями.» Ино не хотел ставить своё имя на пластинку, звучащую таким образом. Он полетел в дублинскую студию Windmill Lane, где тогда находилась группа, «полный решимости убрать всё это и вернуться к тому, что было раньше». К счастью, группа позволила ему сделать всё по-своему. «Всё получилось очень успешно, и они согласились, что такое решение спасло альбом», — позже возвещал Ино.

В остальное время от Ино требовалось выступать в роли Хранителя Иронии. Он рекомендовал, чтобы в стилистическом лексиконе U2 центральное место заняли такие слова, как «дрянь», «отстой», «сексуальный» и «индустриальный», а всё, что напоминало о «честности», «праведности» и «роковости», было как можно скорее выброшено на помойку. Ему особенно хотелось запереть за решётку песню под названием «Настоящая вещь» и выбросить ключ.