Жизнь Мухаммеда

После этого начиналась церемония семикратного обхождения вокруг Каабы, имитировавшая, как думают некоторые исследователи, движение семи известных в то время планет Солнечной системы. По какой-то причине, однако, Каабу обходили против движения планет. Заканчивая очередной круг, хаджии целовали Черный камень или просто прикасались к нему, то ли принимая в себя некоторую частицу божественных сил, то ли очищаясь подобными прикосновениями от греховности и нечистоты.

Обход Каабы проходил бурно. Паломники оглушительно свистели, засунув пальцы в рот, хлопали в ладоши, громко выкрикивали слова молитв и славословий в честь Бога, а по отдельным дошедшим до нас свидетельствам, распевали также религиозные гимны.

Жрецов при Каабе не было, и ритуала обхождения, обязательного для всех, также не существовало, чем и объясняется очевидная противоречивость дошедших до нас сведений, так как не может человек одновременно свистеть, засунув пальцы в рот, хлопать в ладоши и петь гимны. Похоже, что и отдельные племена, и отдельные люди придерживались своих представлений о том, при помощи каких действий семикратное обхождение вокруг Каабы приносит наибольшую пользу.

Например, ко времени жизни Мухаммеда стали совершать обхождение и ряд других церемоний хаджа в сакральной одежде — ихраме, который по окончании паломничества должен был сниматься и уничтожаться. Одновременно распространился обычай совершать семикратные обходы вокруг Каабы в совершенно обнаженном виде. Мужчины совершали такие обходы днем, а женщины чаще всего в ночное время.

После церемонии вокруг Каабы толпы паломников устремлялись к возвышавшимся недалеко от храма холмам ас-Сафа и аль-Марва, на вершинах которых стояли идолы Исаф и Найла, и семь раз пробегали между этими холмами.

В тот же или на следующий день хаджии шли к священной горе Арафат, расположенной в шести часах ходьбы к востоку от Мекки, от нее — в долину Муздалифа, а затем в долину Мина, где совершалось главное жертвоприношение; все это занимало три дня.

В долине Мина стояли семь идолов — четырехугольных камней, вокруг которых нужно было обойти. Кроме того, в идолов бросали камни. У подножия священных гор и в долине Мина стояли, по-видимому, и другие идолы.

В долине Мина происходила также еще одна важная церемония, хотя и не религиозная. Здесь можно было публично, при всем народе, вынести порицание человеку, совершившему вероломный поступок, нарушившему клятву или обещание. Для этого на расположенной рядом горе зажигался костер, и собравшиеся паломники с интересом выслушивали сообщение, что тот-то или такая-то клятвопреступники, не заслуживающие ни уважения, ни доверия, о чем быстро становилось известно по всей Аравии. Этим средством информации мог воспользоваться любой из паломников, будь то мужчина или женщина. Надо полагать, что в желающих выслушать очередные сенсационные разоблачения недостатка не было, особенно если к поруганию прикладывал руку поэт-профессионал, облекавший сообщения в звучные стихи, хорошо запоминавшиеся на многие годы.

Для большинства паломников долина Мина была конечным пунктом хаджа; особенно же благочестивые на следующее утро, как только лучи солнца падали на вершину горы Сабир, покидали долину Мина и возвращались в Мекку, где, вновь совершив обходы вокруг Каабы и поклонившись еще раз Черному камню, заканчивали церемонию хаджа и могли с чистой совестью целиком отдаться делам и развлечениям на открывавшихся вскоре в окрестностях Мекки шумных ярмарках.

Следует отметить, что религиозные обряды, несомненным свидетелем которых Мухаммед являлся, не могли, по-видимому, подавлять своим авторитетом сознание ребенка, так как они были крайне разнообразны и индивидуальны. Он видел, что люди молятся по-разному и разными словами; признают одних богов, установленных в Каабе, и не признают других. Одни считают правильным совершать обходы вокруг Каабы в обычной одежде, другие шьют для этого специальный ихрам, а третьи единственно правильным признают обхождения в обнаженном виде. Сторонники разных богов и разных обрядов невольно подрывали авторитет друг друга и мешали созданию религиозной системы, которая могла бы иметь всеобщее значение. Более того, многообразие уменьшало и саму религиозность, толкало некоторых склонных к духовным поискам людей к скептицизму, а то и к полному отрицанию святости не только идолов, установленных в Каабе, но и самой Каабы. Предания упоминают об одном мекканце, который проповедовал свое учение о едином невидимом боге, прислонившись к Каабе, — по понятиям арабов, знак высшей неучтивости и презрения к храму; впрочем, за такое из ряда вон выходящее поведение дерзкого осквернителя святыни в конце концов выгнали из города.

Близкое знакомство с Каабой могло пробудить у Мухаммеда ранний интерес к религиозным вопросам, но не могло привить такую систему представлений, которая бы исключала дальнейшие поиски.

В возрасте восьми лет Мухаммед пережил крупное горе — умер его дед и опекун Абд аль-Мутталиб, который незадолго до этого в качестве представителя Мекки совершил важную дипломатическую поездку в Сану, столицу Йемена, для налаживания отношений с новыми властителями Южной Аравии — ставленниками персов. Перед смертью, приводя в порядок все свои дела, он вызвал к себе старшего сына Абу Талиба и поручил ему, в частности, как будущему главе клана Хашим, заботиться о Мухаммеде. Согласно преданиям, он призвал также дочерей Сафийю, Барру, Атику, Умм Хаким, Умайму и Арву и попросил их исполнить в его присутствии те похоронные славословия, которые они сочинили по случаю его предстоящей смерти.

Сафийя в таких словах оплакивала своего отца:

«Мне не заснуть от воплей плакальщиц по человеку, достигшему венца своего жизненного пути!

Слезы мои текут, как жемчужины, — плачу я по благородному, не ведавшему жалкого слабоволия, чья добродетель очевидна всем!

О, благородный Шейба, исполненный достоинства, мой добрый отец, наследник всех добродетелей, правдивый дома, не слабовольный, стоящий твердо и уверенно!

Могучий, внушающий страх, из тех благородных, чья доброта и благоволение подобны дождю в пору, когда у верблюда иссякает молоко.

Благородным был твой дед, лишенный даже пятнышка позора, превосходящий всех людей, зависимых или свободных, великодушный, знатный, величественный и могучий, как лев!

О, если бы людей могла обессмертить древняя слава (увы, бессмертие недостижимо!), мой славнейший и знатнейший отец заставил бы свою последнюю ночь длиться вечно».

Барра назвала Абд аль-Мутталиба «удачливым, прекрасноликим, щедро расточающим дары, славой превосходящим свой народ» и закончила свою элегию скорбным восклицанием:

«Смерть пришла к нему и нет ему пощады!

Перемена, судьба и рок настигли его!»

«Шейба, достохвальный, удачливый, надежный, непоколебимый! — восклицала Атика. — Острый меч на войне, разящий своих врагов! Отходчивый, щедрый, верный, отважный, чистый и добрый!

Его дом гордо утвердился в высокой чести, вознесся к славе, недоступной другим!»

«Плачь по наилучшему из людей, ездивших когда-либо верхом, твоему доброму отцу, источнику свежей воды!» — рыдала Умм Хаким.

«Щедрый к своей семье, прекрасноликий, желанный как дождь в годину засухи! Лев, когда заговорят копья, женщины его дома смотрят на него с гордостью! Глава кинанитов (родственного курайшитам племени), возлагающих на него свои надежды, когда черные дни несут бедствие, их прибежище, когда бушует война, в тревоге и ужасном горе!»

Умайма в элегии назвала своего отца «давшим паломникам воду, защитником доброго имени; собиравшим странников под своим кровом, когда небо проливалось дождем».

Наконец, последняя дочь, Арва, сложила в честь Абд аль-Мутталиба стихи, в которых упоминаются самые первые родоначальники курайшитов — Фир (Курайш) и его отец Малик.