Знаменитый универсант Виктор Николаевич Сорока-Росинский. Страницы жизни

Терпеть не мог доносчиков, охранку. Презирал этих людей.

Говорил, что «Союз Михаила Архангела» и «Союз русского на рода» - позорные организации погромщиков и убийц, официально поддержанные в начале ХХ века «насквозь прогнившей властью» и созданные по ее указке. Считал Николая II одним из главных виновников тех катаклизмов, которые сотрясали нашу страну. Виктор Николаевич доверительно сообщил мне, что с незапамятных времен до сего дня у нас существует бытовой антисемитизм. Великий Достоевский не был свободен от этого гнусного чувства. Вполне преодолеть его сумели Л. Н. Толстой и А. П. Чехов. Сам учитель считает антисемитизм человеческим позором. Вот почему мои имя и фамилия внушают Виктору Николаевичу тревогу за мою судьбу.

И тут я напомнила учителю о том, что была жестоко наказана им, о «фельдфебеле», «унтере Пришибееве», «Держиморде», других обидных словах, публично брошенных мне в лицо за то, что я дала пощечину Оле Эгле: «Вы, Виктор Николаевич, даже не выслушали меня. Ведь я защищала свое достоинство, Оля назвала меня жидовкой. Чем и как, по-Вашему, я должна была ей ответить?».

Виктор Николаевич долго молчал. Он был смущен. Произнес: «Почему ты мне ничего не рассказала? Ну не тогда, после?» Я ответила: «Вы сами учили, что жаловаться подло». Тогда учитель сказал: «Я был категорически неправ. Судья (а я взял на себя его роль) обязан выслушать обе стороны прежде, чем принять решение. Я не пожелал слушать тебя, только возмущался твоим поступком. Ведь ты - моя любимая ученица, на тебя равняется класс, а тут руки распустила. Да, Рива, у тебя не было другого выхода. Олю надо было поставить на место. Я виноват. Прости меня».

Я со слезами на глазах ответила, что давным-давно простила, хотя тогда, много лет назад, мне было тяжело и тоскливо. «Понимаю, Рива. Сделанного не воротишь. Досталось-таки тебе. Сильным всегда достается больнее», - прибавил учитель, горько усмехаясь.

Как я уже говорила, он искренне приветствовал власть рабочих и крестьян; после смерти Ленина, после резкого упразднения нэпа понял, что многое «неладно», но честно, творчески работал, учил, воспитывал, верил в идеи социализма.

«Цель - вот что является самым главным в жизни и без чего самое комфортабельное существование теряет свой вкус и превращается в нестерпимую муку», - эту фразу я много раз слышала от учителя.

Однажды речь зашла о героизме, о самопожертвовании. Виктор Николаевич был серьезен и задумчив. «Понимаешь, Рива, способность на истинно геройский поступок - это редкое качество человека, сознательно, обдуманно идущего на страдания и смерть ради другого, других людей. Множество геройских поступков мгновенны, неосознанны, почти инстинктивны. Большинство таких поступков заканчивалось смертью (хорошо, если мгновенной) совершившего. Война дала бесчисленные примеры именно такого героизма - подвиг Александра Матросова, например.

С человеческой точки зрения подвиг Алексея Мересьева выше. Его страдания превозмогают меру человеческую. Но летчик не только победил смерть, которая ползла рядом с ним, глядела ему в глаза в течение нескольких суток. Летчик без обеих ног снова стал летать! Невероятно, но факт.

А вот часто говорят о героической смерти Пети Ростова. Убежден, что никакого героизма здесь нет и в помине. Безусловно хороший, патриотически настроенный граф-подросток (от силы пятнадцати лет) понятия не имеет о воинской дисциплине, не вникает в приказание командира отряда - не высовываться, скакать только рядом с ним, - немедленно после сигнала к атаке вырывается вперед и с криком "Ура!" получает пулю в грудь. Кого вдохновил его поступок? Операция была прекрасно продумана и подготовлена Денисовым и Долоховым, прошла строго по плану. А нелепая, ненужная смерть Пети принесла лишь страшное горе семье и друзьям».

Виктор Николаевич с глубоким чувством омерзения рассказывал мне, что «объединительная» идея «разлагающейся монархии - самодержавие, православие и народность» - полностью, без поправок и купюр перенесена в нашу жизнь: генеральный секретарь правит, как абсолютный самодержец; партийные идеи и щупальца опутали все стороны жизни, как когда-то православная церковь (характеристики, подписываемые без конца у «тройки», отчеты беспартийных на партбюро и тому подобные хорошо мне знакомые «прелести» нашей жизни - это те же справки от приходского священника о постах, посещениях Храма, о благонамеренности, без которых нельзя было венчаться, поступать на работу...). Наконец, «народность». Это безликая масса, одобряющая все решения батюшки-царя. Была и осталась. Даже мощи свои завели для поклонения - Мавзолей с его набальзамированными обитателями (Виктор Николаевич считал, что Ленина надо захоронить по российскому обычаю, ни в коем случае нельзя оставлять тело поверх земли).

Помню, как волновался, как негодовал Виктор Николаевич, когда началась травля Бориса Пастернака из-за опубликованного «там» «Доктора Живаго», из-за присужденной автору Нобелевской премии. Говорил мне: «Понимаешь, Рива, какая низость, когда человек от станка, пусть отличный производственник, никогда ни одной строки не прочитавший из Пастернака, фамилии его никогда не слышавший, осуждает талантливого поэта, клеймит его позором по бумажке, написанной кем-то из партбюро. А тот, кто писал бумажку, тоже не читал и не слыхал ничего о Пастернаке. Все спущено сверху, а выдается за "мнение народное". Я тоже не читал "Доктора Живаго", у нас его нигде не печатали. Но я отлично знаю Пастернака - большого поэта и превосходного переводчика пьес Шекспира. Отказ Пастернака от Нобелевской премии и от выезда за пределы отечества (как предложил неугомонный Н. С. Хрущев) - это крупный поступок благородного человека.

За рубежом с Нобелевской премией в кармане Б. Л. Пастернак мог бы совсем безбедно жить до конца своей жизни»³.

А вот волнения совсем иного рода. «СССР запустил искусственный спутник. Лайка в космосе! Белка и Стрелка в космосе! Это великолепно. Это отличная визитная карточка страны. Вот увидишь - скоро и человек полетит в космос». Виктор Николаевич с большим подъемом рассказал, что совсем недавно его навестил бывший ученик из школы военных летчиков в Горно-Алтайске, ныне офицер в немалых чинах, связанный с Центром космических исследований. Так этот офицер сообщил, что в нашей стране существует обширная космическая программа, что создана группа летчиков-испытателей, и кто-то из них обязательно полетит в космос. Сорока-Росинский всей душой желал успеха нашим космонавтам.

Еще о временах Хрущева: «Знаешь, Рива, я теперь из газет вырезаю фото членов нашего Политбюро, наклеиваю их и рассматриваю сквозь сильную лупу. Ну и рожи! Ни одного приличного лица!» Я была студенткой второго курса, когда по почте получила от Виктора Николаевича приглашение прийти к нему в ближайшее время. День и час были указаны, предварительного звонка не требовалось.

³ Передаю слова Виктора Николаевича как можно точнее.

Разумеется, я пришла. Учитель сразу приступил к делу и показал мне пригласительный билет. Редакционный совет нашей городской (очень интересной) пионерской газеты «Ленинские искры» приглашал В. Н. Сорока-Росинского на заседание, посвященное соревнованию между пионерскими звеньями. Виктор Николаевич предложил мне пойти на заседание и рассказать, как в нашем 6 «д» классе совет отряда определял лучшее звено по количеству набранных за неделю баллов и награждал победителя переходящим цветком, высоко ценимой нами наградой. И тогда я впервые призналась учителю, как мне было обидно это соревнование - звеньевая регулярно вносила в рапортичку все мои красные кружки (пятерки), но при подсчете итоговых баллов их отбрасывали за ненадобностью. Виктор Николаевич немного смутился, но тут же нашелся: «Ну, Рива, ты как маленькая. Ведь надо же было соревнование организовать, а при твоих пятерках твое звено могло учиться кое-как. Все равно вышло бы на первое место. Не обижайся. Помни, быть лучше других в чем бы то ни было (в работе, в учебе, в спорте, в чем угодно) - это большое испытание. Далеко не всем нравится, когда кто-то постоянно впереди. Возникает обыкновенная зависть, свойственная большинству людей любого возраста. Чтобы снизить градус этой зависти, я сознательно редко хвалил тебя и часто бранил за любую безделицу. Ты сильная, тебе такая расплата по зубам. Неужели ты всерьез чувствовала себя обиженной?» Я подтвердила, что именно так и чувствовала себя. Виктор Николаевич продолжал: «Нет, Рива, напрасно. Я с самого начала пятого класса знал тебе цену. Подумай, разве стал бы я поручать тебе в наши общие школьные годы множество самостоятельных дел, приглашать к себе, откровенно говорить с тобой, если бы не доверял тебе больше, чем твоим одноклассницам? Крепись. Благодарю за искренность.