Обо всем по порядку. Репортаж о репортаже

Так вот, знаменитейшая игра «Спартака» со сбор­ной Басконии, закончившаяся со счетом 6:2, в наш список не вошла. Нет, во время игры, сидя на «восто­ке», мы срывали голоса, ликуя после забитых голов, обнимались, жали руки. Но позже два вопроса встали перед нами. Первый: зачем было сборную выдавать за «Спартак», Федотова, Шегодского, Шиловского — за спартаковцев? И второй: не слишком ли велик счет, можно ли ему доверять? Мы были болельщиками - правдоискателями. Не зная ответа на эти вопросы, мы не могли идти против совести и о матче старались не говорить.

В нашем избранном списке выделялся, гордо, не­угасимо горел полуфинал розыгрыша Кубка 1939 года. Это целая история — и на стадионе, и еще неведомо где.

8 сентября полуфинал: «Спартак» — «Динамо» (Тбилиси). «Спартак» выиграл 1:0. Игра была так себе, нервная, дерганая. Тбилисцы атаковали чаще, чем спартаковцы, но у тех невозмутимая защита да Жмельков в воротах. Единственный гол был забит во втором тайме. В дневнике я описал его так: «Протасов навесил, вратарь тбилисцев Дорохов упал, свалка, в конце концов мяч пересек линию ворот, и тут же его выбили».

12 сентября финал: «Спартак» — «Сталинец» (Ле­нинград). Легкая победа, едва ли не формальность. 3:1, а могло быть и больше. «Спартак» сильнее на голову.

Газеты дали пространные отчеты, напечатали во­рох поздравлений победителям: ничего удивительного, второй год подряд спартаковцы взяли Кубок, что тог­да было в новинку.

После этого «Спартак» продолжал играть в чемпи­онате.

18 сентября с московским «Динамо» —1:1. Жуткая нервотрепка. Сначала динамовец Назаров пробил пе­нальти выше ворот. Потом Бехтенев в свалке забил лежа, под носом у лежащего Акимова. Степанова уда­ляют с поля за нападение на вратаря Фокина. Вик. Соколов ставит подножку Ильину, опять пеналь­ти. Бьет Якушин — выше ворот. Но пенальти переби­вается: Семенов до удара выбежал из полукруга. Бьет Назаров, тот, который промазал в первом тайме. Аки­мов парирует. Старостин кидается в наступление, его сбивает Семичастный. Очередь «Спартака» бить пена­льти. Глазков обманывает Фокина.

23 сентября. Очередная встреча, по расписанию— «Спартак» — ЦДКА. Видимо, спартаковцам слишком дорого досталась предыдущая ничья, они проигрыва­ют 0:1, и над таблицей навис знак вопроса: на лидер­ство претендуют, кроме них, ЦДКА и сталинградский «Трактор».

Немудрено, что после таких событий забылись и финал, и тем более полуфинал Кубка.

И вдруг весть, сначала шепот, а потом и в газетах; полуфинальный матч будет переигран. Вот это номер! Такое и присниться не могло. Что дело нечисто, было ясно. Если существовал протест тбилисцев, то его полагалось разобрать до финала — тогда бы еще куда ни шло. Но, чтобы принять такое решение после финала, надо было презреть все законы, спортивные и неспортивные. Никто, по-моему, и не сомневался, что футбольное начальство покорно склонилось перед более высоким. В те времена мы всякого нагляделись, но чтобы футбол, к которому мы пристрастились за его вольность, попал под гнет беззакония — это было ударом.

30 сентября. Переигровка полуфинала. В наших глазах «Спартак» играл не за самого себя, не за Кубок, а за нас, оскорбленных в лучших чувствах. Что ж удив­ляться, что тот матч не то чтобы до сих пор стоит перед глазами, а памятен мне перехваченным дыхани­ем, дрожью во всем теле. Каким же самообладанием должны были запастись спартаковцы, выходя на поле, чтобы не поддаться расслабляющей обиде, принять происшествие, как должное, за очередной календарный матч, который необходимо обязательно выиграть, то­лько и всего. Тбилисцы усердствовали. Их можно по­нять; оплошать после милости, свалившейся с потолка какого-то кабинета, было бы неловко, полагалось де­лать вид, что ничего сверхъестественного не произош­ло. Так что игра шла на высочайших нотах.

«Спартак» все время впереди, судьбу не искушал: 2:0, 2:1, 3:1, 3:2. Все три мяча забил Георгий Глаз­ков, которого мы, как видно не зря, считали самым хладнокровным, даже флегматиком. Пригодилось. Тем и закончилось небывалое сражение — полуфинал после финала. В дневнике появилась строчка: «Справе­дливость и класс восторжествовали!».

В истории футбола есть случаи, когда результат матча отменяли и назначали переигровку. Тот же «Спартак» в 1958 году, 8 ноября, переигрывал матч с киевским «Динамо». Ставка была высока: победа делала его чемпионом, проигрыш отдавал это звание сидевшим на трибунах московским динамовцам. По совпадению «Спартак» выиграл переигровку тоже 3:2, и это тоже был матч из незабываемых, который наша молодая компания, не сомневаюсь, взяла бы в свою «сборную матчей». Но компании тогда уже не было: другое время, другое поколение футболистов и болель­щики в большинстве другие. Происшествие выглядело чисто спортивным, интерес к нему не выходил за пре­делы стадиона и федерации футбола: было принято во внимание, что летом, в первой встрече («Спартаком» она была выиграна 3:2), судья запоздал со свистком к окончанию на 9 секунд.

Кубковая переигровка 1939 года озадачила всерьез: способен ли футбол устоять, оказать сопротивление злым силам и остаться тем, чем он был для нас,— заповедным островом, где отдыхала и веселилась ду­ша? Победа «Спартака» была как вздох облегчения, как гора с плеч. Уж и не знаю, что было бы, если бы он тот матч проиграл?!

Не подумайте, что студенты-второкурсники в три­дцать девятом были способны на далеко идущие умо­заключения. Наоборот: что мы счастливо умели — так это не задумываться, не брать в голову то, что ни мы сами, ни старшие все равно не могли объяснить. Мы вели переполненную, стремительную, молодую жизнь.

Футбол удобно умещался в этой нашей жизни. Нас пробирал озноб болелыцицких страстей. Мы беспреко­словно верили людям, подвизавшимся на поле; мячу, влетавшему в сетку ворот; таблицам, которые добро­совестно расчерчивали; завлекательным афишам. От­того и была так остро и больно пережита нами переиг­ровка в тридцать девятом.

Как бы ни загоняли футбол в прямоугольник поля, он не подчиняется, по-своему отзывается на все, что кругом переживают люди. Ни я, ни мои друзья дово­енных лег не привязались бы к футболу так крепко и верно, не приняли бы его так близко к сердцу, если бы не различали его созвучия со временем.

Теперь — о дневнике. Диву даешься, как порой буду­щее нас метит, ставит на наших спинах крестики. Сказа­ли бы мне, первокурснику, что сделаюсь футбольным репортером, посмеялся бы. А дневник вел, аккуратно заносил впечатления о матчах, на которых побывал. Друзья проведали о дневнике, требовали, чтобы дал почитать, а я упрямо отнекивался, знал если высме­ют, даже беззлобно, брошу. Мне же почему-то дневник был дорог. Я не усердствовал в выборе выражений, писал второпях, еще не остывший, как бог на душу положит. Вот и вырывалось, скажем, такое: «Прокля­тие!», «Недаром промок под дождем!», «Жду крови «Металлурга»!», «Чувствовал себя униженным», «4:1, любой эпитет беден!», «Болел изо всех душевных сил, но их оказалось маловато» — и прочее в том же роде.

Недавно ко мне домой смело заявился юноша, с красно-белым шарфиком иод курточкой, представил­ся— Сергей Неделяев, радиотехник, сказал, что меч­тает стать футбольным обозревателем и проси г его поучить. Он принес с собой тетрадку, где, как и я когда- то, описывает матчи. Мне было легко сразу же сделать ему внушение за то, что он пренебрегаем наблюдения­ми, увлекаясь эмоциями. Тот же грех был и у меня в его возрасте. Сережа обещал исправиться. Ну а меня никто не предостерег о будущих сожалениях.

Некоторые строчки из дневника я все же приведу.

1937.  «Локомотив» — «Динамо» 2:1. Вратарь Гранаткин творил чудеса».

«Динамо» — «Металлург» 2:1. У «Металлурга» за­мечательные края — Потапов и Федотов».

«Москва — Ленинград 5:1. Победа Москвы не тро­нула, игры клубного чемпионата гораздо интереснее».

1938.  «Спартак» — «Динамо» (Ленинград) 0:4. А. Старостин все чаще стал играть третьего бека, и совершенно напрасно».

«Москва — Киев 2:0. Украинцы, как всегда, играли технично и красиво, но по голу не били. Очень хорош был вратарь Трусевич».