Второй вариант

На востоке растекалась по небу заря, показалась горбушка красного солнца, стала расти и светлеть, образуя огненный шар, и все вокруг: дорога, поля и деревья, припорошенные крепким инеем, словно ожили, заискрились, засверкали миллионами маленьких солнц. В другое время он засмотрелся бы на это утреннее чудо природы, теперь было не до него - голова гнулась к земле, ноги еле тащились, а глаза высмотрели на горизонте крыши первой деревни и тянулись к ней. Деревня была страшно далеко, и ему пришлось несколько раз отдыхать, пока до нее добрался.

Он вошел в улицу, когда хозяйки заканчивали топку печей. Пахло свежим хлебом, молоком и еще чем-то таким вкусным, что у него заныло в желудке и закружилась голова, а ноги сами направили в большой, недавней постройки дом, из трубы которого шел особенно густой и черный дым. Миновав порог, поздоровался с хозяйкой и заканючил вдруг чужим, противным самому себе жалобным голосом: "Тетенька, я эвакуированный из Ленинграда, отстал от поезда, дайте мне что-нибудь поесть..." Первый раз в жизни он просил незнакомого человека накормить его. Раньше всегда думал, что скорее умрет от голода, чем протянет ладошку, и первый раз так бессовестно и неумело лгал, потупя глаза, вспыхнув до испарины, не зная, что делать с ненужными руками. Было до того стыдно, что при первом окрике, недовольном движении бровей выскочил бы за дверь и побежал куда глаза глядят, но женщина как-то странно, точно узнавая его и сомневаясь в этом, посмотрела на него и тихо сказала: "Раздевайся. Рукомойник вон там". Налила полную миску супа, отрезала краюху черного хлеба и пожаловалась: "У меня трое, постарше тебя, на фронте. И сам. Пока живы, дай тебе господи". Потом села напротив и жалостливо смотрела, как он ест, обжигается и давится супом, и он все ждал, что она скажет: "И никакой ты не эвакуированный, наш, даниловский, землемера Константина Александровича старшенький". Хозяйка этих слов не произнесла, хотя обо всем догадалась и потому не спросила, как там у них, в Ленинграде?

Поел быстро, от добавки отказался, хотя съел бы еще пять таких мисок и столько же хлеба, поблагодарил и поспешил на улицу, а на обратном пути, неся на плече перевязанный надвое мешок с рожью, обошел эту деревню другой, более дальней дорогой.

В ноябре девятиклассников направили на строительство оборонительных сооружений под Рыбинск. Сказали об этом вечером: "Одеться потеплее, взять с собой еду, лопаты, кирки, ломы. Выход утром". Мать работала в ночную смену, хлеб на карточки выкуплен вперед. Сварил на завтрак свеклу, на дорогу приготовил икру из сушеных грибов - они еще имелись в доме,- из двух шапок, своей и матери, соорудил новую, некрасивую, но теплую. А во что обуться? На пятках валенок дыры от коньков. Вложил картонные стельки, для долговечности обернутые тряпками, и разбил валенки вдрызг за стокилометровый пеший путь, по кочковатой, жесткой, едва припорошенной снегом дороге.

Оборонцев разместили в частных домах на окраине Рыбинска. С утра до вечера кирками и ломами долбили мерзлую землю, готовя ров, который задержал бы фашистские танки на пути к Москве. Мерзли, как никогда- зима в сорок первом была лютой,- и животы пристали к спине, но и девчонкам помогали, и ни разу не уходили с работы, не выполнив дневной нормы всем классом.

Школьников отпустили домой в начале января, когда немцев отогнали от Москвы. С однокашником Вовкой Юматовым забрались на платформу, легли на заиндевелые рельсы, решили, что два часа как-нибудь перетерпят, а поезд шел до Ярославля десять часов. Сползли с платформы, на непослушных ногах поковыляли к вокзалу, чтобы отогреться, кипятку попить - мечтали об этом всю дорогу,- но увидели трогающийся состав, решили, что он идет в Данилов, и побежали назад. Он успел заскочить на подножку, а Вовка сорвался. Пришлось спрыгивать.

Поезд пошел не на Данилов, а повернул в Рыбинск. Увидев это, переглянулись - хороши были бы, если поехали в обратную сторону.

При одном воспоминании об этой ночи Шарапова охватил озноб. Он зябко передернул плечами, вскочил - куда бы пойти? "Назвался груздем - полезай в кузов",- сказал себе и пошел по оставленным на свежем снегу следам разведчиков.

Глава шестая

1

Приказы командира полка выполнялись быстро: сказал пару слов, и через несколько часов во взвод прибыли и начали занятия пожилой сапер и молоденький фельдшер из санроты. Сапер приехал на повозке, нагруженной образцами немецких и наших мин, мотками колючей проволоки, спиралью Бруно и другими наглядными пособиями. Имущество фельдшера уместилось в санитарной сумке. Пополнение тоже стало поступать незамедлительно.

Шарапов возвращался от ПНШ-2 и близ землянки встретил Тинибаева. Черные глаза казаха посверкивали, лицо сияло, как начищенный самовар:

- У нас новость, командир! - "младшего лейтенанта" выговаривать долго, и разведчики приучили Шарапова к этому обращению.

- Какая еще?

- Новенький пришел! Вот такой! - Подпрыгнул, чтобы показать его рост.- А в ширину два меня будет.- Тощий как спичка, Тинибаев завидовал всем, у кого на костях было хоть какое-то мясо.

- Один?

- Хватит одного - кушает за троих. А веселый! Анекдотов знает! Слышишь, смеются?

Из землянки и в самом деле доносились взрывы хохота, порой их перекрывал незнакомый голос.

- Новенький так рычит. Сначала посмеется, потом расскажет и снова хохотать начинает. Позвать? - Тинибаев запрыгал по ступенькам вниз, распахнул дверь:Новенький, на выход!

Смех оборвался. Из землянки, согнувшись в дверях пополам, вынырнул детина метров двух ростом, строевым подошел к Шарапову:

- Товарищ младший лейтенант, старшина Бербиц прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы.

- Здравствуйте, Бербиц! - смутился Полуэкт и от его столь необычного роста, и еще более от мощного трубного голоса, который зарождался где-то глубоко внутри и теснился на выходе, отчего получалось пришепетывание и сглатывание окончаний слов.- Где служили раньше?

- Старшиной на складе, товарищ младший лейтенант,- близко посаженные, опушенные густыми короткими ресницами карие глаза новенького были красны, как от недосыпания. На крупном лице выделялся увесистый, с горбинкой, нос и шрам на щеке.- А до госпиталя был в разведке,- добавил Бербиц, заметив, как поскучнел командир взвода.

- Вы, в разведке? - не сумел скрыть удивления Шарапов.

- Да, товарищ младший лейтенант, даже пролил там свою молодую, горячую кровь. На склад попал для поправки.

Бербиц рассказывал о себе откровенно, глядя прямо в глаза и все время чему-то улыбаясь. Он как бы и над собой посмеивался, и над Шараповым - тоже. К крайней досаде, Полуэкт даже приблизительно не мог определить, что он за человек.

Ежедневно во взвод прибывали новые солдаты и сержанты, уже обстрелянные, после госпиталей и медсанбатов, но не разведчики. Поэтому, догадался Полуэкт, Ермишев и дал для подготовки следующей операции такой большой срок. Все обдумал и взвесил, прежде чем сказать слово.

Мин боялись и разведчики, и новенькие, но сапер как-то очень быстро сумел развеять это предубеждение.

- Не боги горшки обжигают,- говорил весело.- Любую обезвредить можно, если практика есть, внимательность и хладнокровие. Я вас натаскаю.

Построили "немецкую" оборонительную линию и стали находить и снимать установленные сапером "мины", делать проходы в рогатках, спирали Бруно и в МЗП. Интересно показалось, и увлекались так, что на часы не смотрели и об обедах забывали. Даже нечто вроде негласного соперничества возникло: новенькие тянулись за старичками, а те ревниво следили за успехами новичков, чтобы не обошли в чем-нибудь и не заставили краснеть. А начали и обходить. Проволоку стали резать не хуже Карянова и Калинина. Как-то незаметно для всех выдвинулся орловец Шиканов, невысокий, плотный паренек с хрипловатым голосом. Общительный и хозяйственный, он везде оказывался первым, хоть землянку копать, хоть окоп. Отлично ползал по-пластунски и лучше всех торил борозду. Шарапов назначил его связным, возвел в ранг инструктора и этим только подлил масла в огонь. На себя Полуэкт взял стрелковую подготовку, рукопашный бой и ориентирование на местности.