Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

При подготовке к печати третьего "путейского" сборника философских статей Е.Трубецкой столь же резко критически отозвался как на идею "философии свободы", впервые высказанную Бердяевым и ставшую для него магистральной, так и на первое выступление С.Булгакова о Софии—Премудрости Божией, образовавшей с тех пор ядро его философии и богословия: "Читая статью Булгакова "О природе науки", я убедился, что свои опаснее чужих. Ни Гессен, ни Яковенко, ни Фохт никогда мистики не скомпрометируют и не смешают ее со всяким сором, потому что вовсе ею не интересуются. Булгаков, наоборот, в этой статье этим занимается специально, смешивает в одну кучу хозяйство, науку и Софию и превращает все это вместе в ужасного вкуса окрошку. Они с Бердяевым еще могут быть полезны в темах религиозных и культурных, но в философии такая статья или бердяевская "Свобода от философии" — вредны. <… /> Такой мистицизм опаснее всякого рационализма и против него нужно бороться" (67). В результате из-за идейных разногласий авторов сборник так и не увидел света.

Удрученный фатальностью русской истории, историософской слепотой интеллигенции и своим идейным одиночеством, Трубецкой в письмах из Италии 1911 года достигает поистине пророческих высот, предсказывая грядущую революционную катастрофу, "когда правые будут сметены левыми, эти покажут нам ужасы, неизмеримо большие, и мы, т.е. культурная середина, опять и всегда <будем /> гонимы" (17)."Жду не добра, а настоящей сатанинской оргии от будущей революции. Обе борющиеся стороны будут попирать ногами Россию <… /> Разгром всего прекрасного, всего не дикого, что содержит какой-либо зачаток культуры, теперь уже неизбежен" (22). В письмах к М. Морозовой Евг. Трубецкой острее всего выражает скепсис в отношении возможности реализовать соловьевские идеи "всемирной теократии", духовного и политического обновления России и всего христианского мира на основе православно-католического синтеза.

Исследуя проекции личных судеб главнейших представителей религиозно-философского возрождения, на сферу их внешней деятельности, нельзя не отметить одну экзистенциальную параллель. — Две женщины одной эпохи, Ядвига Фридрих и Маргарита Морозова, поклонницы Р.Вагнера, представительницы одна немецкой, а другая русской интелектуальной элиты, движимые пафосом духовного просветительства России,  бескорыстно вкладывают большие финансовые средства в два российских религиозно-философских издательских предприятия, «Мусагет» и «Путь». Обе при этом прикровенно стремятся достичь личных целей — приблизить к себе своих возлюбленных, обеим это не удается.

В.В.Розанов и "Путь"

Несмотря на эти разногласия "путейцев" объединяла большая осторожность по отношению к "внешним", к тем, кого они считали "декадентами" и "неправославными". После того, как Вяч. Иванов опубликовал статью в "путейском" сборнике "О Вл. Соловьеве", Трубецкой в письме к Морозовой заклинает ее не пускать в "Путь" Вяч. Иванова, Мережковского, Философова [73]. К Розанову из-за его скандализировавших публику выступлений по "вопросу пола", по "еврейскому вопросу", а также книг о христианстве и Церкви отношение было особенно осторожное. Булгаков в письмах к Розанову неоднократно отказывает ему в участии в путейских изданиях [74], несмотря на его просьбы и публичные хвалебные отзывы о деятельности "Пути" [75]. Так в связи с нехваткой авторов для участия в готовящемся сборнике статей о Л.Толстом он писал: "Я возбуждал с горя вопрос о Розанове, но Маргарита Кирилловна решительно против, а я не настаиваю, потому что и сам сомневаюсь" (45). Не принимая розановской концепции "пола в христианстве" Булгаков с горькой иронией писал Глинке: "Отец Павел Флоренский был недавно, вызывался (конфиденциально!) свояченицей Розанова для его ободрения ввиду острого маразма, в который он впал, дойдя, очевидно, до крайней точки по линии пола" (61). Однако после выступлений В.Розанова в связи с "делом Бейлиса" и высказанной им по меньшей мере фантастической концепции "еврейства". [76] Булгаков пишет: "Читали ли Вы новые книги Розанова по еврейскому вопросу? Если отделить фельетонное и кошмарно-легкомысленное, то остается все-таки очень серьезный остаток, который лежит у меня на душе еще не освоенным". Публикуемое письмо этого периода В.Розанова Д.Мережковскому показывает возможные причины подобной амбивалентности.

Притяжение Италии (1911—1913)

С 90-х годов прошлого века до начала Первой мировой войны в Италии побывало большинство русских философов и литераторов "серебряного века". Ни для кого из них это путешествие не прошло бесследно. Н.А.Бердяев по его собственному признанию пережил Италию "сильно и остро". Зима 1911-12, проведенная во Флоренции, Риме и Ассизи, стала для него периодом Стурм унд Дранг, реакцией "против московской православной среды". "Минуты большой радости" от погружения в атмосферу флорентийского Раннего Возрождения, вдохновили его к написанию книги "Смысл творчества" [77]. Под грузом проблем российской жизни, неуклонно катящейся к катастрофе, пытаясь преодолеть творческий и семейный кризис, он снова и снова стремился в Италию: "Надеюсь, что в Италии не будет тоски, тоска от тоски по Италии… Мысль об Италии меня очень приподнимает. Мы очень там обогатимся" [78].

Князь Евгений Трубецкой, работавший тогда над книгой "Миросозерцание Вл. Соловьева", приезжал сюда, надеясь отыскать в ватиканских архивах неопубликованные произведения Вл.Соловьева. Здесь он познакомился с Аурелио Пальмьери, пионером католического экуменизма и выдающимся знатоком русской культуры и православия; вступил в контакты со сторонниками "католического модернизма", близкого по своим реформаторским стремлениям православным "ревнителям церковного обновления". Вл. Эрн в течение двух лет писал здесь диссертации о А. Розмини-Сербати и В. Джоберти. Сюда много раз приезжал Вяч. Иванов, чтобы в конце концов остаться здесь навсегда. С.Булгаков в своих "Автобиографических заметках" вспоминает, что его религиозное обращение совершилось в Дрезденской галерее перед "Сикстинской Мадонной" Рафаэля. Может быть, поэтому он испытывает к Италии постоянное влечение и в письмах к находящемуся в Риме В.Эрну неоднократно признается: "Вы пишите об Италии: Мне по-прежнему страстно хочется ее видеть и пережить!" Сюда всю жизнь стремился, но так и не приехал Вл. Соловьев, хотя тема Рима, как одного из двух полюсов христианства, составляет ядро его духовных умозрений. Для русских религиозных мыслителей Италия была не только культурным пространством, заполненным историческими памятниками, но и пространством духовным, попадая в которое, они, часто безотчетно, переживали и особый опыт самопознания, и опыт нового "узнавания" и видения отечественных проблем.Возвратившись на родину, русская душа начинает чувствовать "притяжение Италии", "влечение к Риму" как месту скрещения греко-римской культуры и иудео-христианской духовности. "Закрываю глаза и нюхаю евкалиптовые четки и цветущую ветку из Тре Фонтане и думаю о Риме, и издали по-новому переживаю свой роман с ним, — потому что ведь к Риму отношение всегда как роман, то отталкивание, то влечение…" — пишет по возвращении на родину Евгения Герцык (78).

Русские религиозные мыслители, письма которых составляют настоящую публикацию, в большинстве своем побывавшие в Италии не один раз, переживали здесь острое ощущение этой двуполярности исторического христианства, сходство и противоположность духовного опыта Запада и Востока, взаимообусловленность национальной психологии русского и европейских народов. Из Италии они еще пристальнее всматривались в черты русского религиозного самосознания, общественного идеала и сформировавшего их православного благочестия. Каждый из них постиг и по-своему выразил метафизическое отталкивание—притяжение Рима и Москвы, католицизма и православия, их нераздельность и неслиянность, взаимную дополнительность при внешней разобщенности, то, что Вяч. Иванов увидел как …единый сон / Двух, сливших за рекой времен / Две памяти молитв созвучных,— / Двух спутников, двух неразлучных… [79]