Автобиография

Мне было восемнадцать, я еще совсем зеленый был и во многих вещах вовсе не разбирался – в женщинах и наркотиках, например. Но я был уверен, что могу играть на трубе, знал, что стану настоящим музыкантом, и Нью-Йорк меня не пугал. И все же этот громадный город на многое открыл мне глаза – особенно дивился я его высоченным зданиям, шуму, машинам, а главное, его ужасным, бесконечным толпам. Ритм жизни в Нью-Йорке превзошел все мои ожидания, такого я себе и представить не мог. Я думал, Сент-Луис и Чикаго – бойкие города, но Нью-Йорку они и в подметки не годились. Так что первое, к чему пришлось привыкать, – всюду снующие, вечно куда-то спешащие люди. В метро мне зато очень нравилось – такая скорость! Поначалу я остановился в отеле «Клермонт» на Риверсайд-драйв, неподалеку от памятника Гранту. Мне там сняли комнату от Джульярдской школы. Потом я нашел себе комнату в доме на углу 147-й улицы и Бродвея, ее сдавала семья Белл – они были из Сент-Луиса и знали моих родителей. Люди они были хорошие, большая и чистая комната обходилась мне всего в доллар в неделю. За мое обучение и жилье платил отец, еще он давал денег на карманные расходы – на месяц-два хватало.

Всю свою первую неделю в Нью-Йорке я разыскивал Птицу и Диззи. Господи, я весь город обрыскал, надеясь встретить этих выродков, только все деньги зря истратил. Пришлось звонить домой и просить отца выслать еще, что он, впрочем, и сделал. Я тогда вел здоровый образ жизни – не курил, не пил, наркотиками не интересовался. Увлекался только музыкой, она была моим главным кайфом. Когда начались занятия в Джульярдской школе на 66-й улице, я ездил туда на метро. С самого начала мне в школе не понравилось. Пресная жвачка, которой они нас там пичкали, могла разве что белым за корм сойти. Гораздо больше меня волновали события джазовой жизни (из-за чего, собственно, я и приехал), кипевшей вокруг клуба «Минтон» в Гарлеме. И еще я интересовался всем, что происходило на 52-й улице, которую музыканты называли просто Улицей. Мне было необходимо как можно полнее надышаться музыкальным воздухом Нью-lЙорка, а Джульярдская школа была просто перевалочным пунктом, предлогом, чтобы оказаться поближе к Птице и Диззи.

На 52-й я и встретился с Фредди Уэбстером, мы с ним были знакомы еще по Сент-Луису – он приезжал туда с оркестром Джимми Лансфорда. Потом я был на концерте «Султанов Савоя» в танцзале «Савой» в Гарлеме, мы пошли туда с Фредди. Это был полный отпад. Но я все время искал Птицу и Диззи: хоть в Нью-Йорке и было на что посмотреть, у меня была своя цель.

И еще мне не терпелось найти конюшни. Я с детства ездил верхом, мой отец и дед держали лошадей, которых я обожал за ум и гордый характер. В поисках конюшен я весь Центральный парк исходил – от 110-й до 59-й улицы. И все без толку. Наконец спросил полицейского, который указал мне на 81-ю или 82-ю. Я пошел туда и поездил на двух лошадках. Конюхи с недоумением косились на меня – наверное, нечасто им приходилось видеть черномазого, который так вот запросто пришел на лошади покататься. Что ж, это их личная проблема.

Ходил я и в Гарлем – отметиться в клубе «Минтон», что на 118-й улице, между Сент-Николас и Седьмой авеню. Около него был отель «Сесил», где жили многие музыканты. Понтовое место. Первым, кого я увидел на углу Сент-Николас и 117-й, был парень по прозвищу Воротник. Это было в небольшом парке, где обычно принимали дозу музыканты, он назывался сквер Дыои. Настоящего имени Воротника я не знал. Он был из Сент-Луиса, где промышлял наркотиками. Этот амфетаминовый король снабжал всякой дрянью Птицу, когда тот был проездом в Сент– Луисе. И вот, нате вам, Воротник здесь, в Гарлеме, франт франтом – белоснежная рубашка, черный шелковый костюм, зализанные назад волосы до плеч. Сказал, что приехал в Нью-Йорк попробовать себя в клубе «Минтон» на саксе. А сам даже для Сент-Луиса играл паршиво. Просто ему захотелось строить из себя музыканта. С большими прибамбасами был малый. И вот он здесь, пытается пристроиться в какой-нибудь бэнд – нашел где, в клубе «Минтон», мировом центре черного джаза! Ничего у него с этим, конечно же, не вышло. Никто в «Минтоне» Воротника и не заметил.

Клуб «Минтон» и отель «Сесил» были первоклассными заведениями, со стилем. Тамошний народ принадлежал к сливкам черного общества Гарлема. Огромное старомодное здание через улицу от сквера Дыои называлось Грэм-Корт. Там в просторных роскошных квартирах жили многие важные чернокожие – ну, знаешь, доктора, юристы и «большие начальники» из нигеров, в общем, такого типа черные. Многие приходили в клуб «Минтон» из соседних районов, из Шугар– хилл например, а это был богатый черный район – до того как его в 60-е наводнила наркота и он пришел в упадок.

Посетители «Минтона» были в костюмах и при галстуках – копировали прикид Дюка Эллингтона и Джимми Лансфорда. Наряжались в пух и прах! Но попадали туда почти бесплатно. Столики, покрытые белыми льняными скатертями, с цветами в стеклянных вазочках, стоили около двух долларов. Очень уютное было заведение – гораздо приятнее клубов на 52-й улице – примерно на 100—125 человек. Там в основном ужинали, и поваром у них была замечательная черная женщина, Адель.

Отель «Сесил» тоже был приятным местом, там останавливались чернокожие музыканты из других городов. Комнаты большие и чистые, и плата вполне приемлемая. К тому же там постоянно ошивались барыги и шлюхи высокого полета, так что если какому-нибудь малому захотелось бы вдруг растрясти яйца, он всегда мог заплатить за красивую бабу и снять комнату.

В те годы молодые джазовые таланты получали стартовый пинок в задницу именно в клубе «Минтон», а не на Улице, как сейчас пытаются представить. Именно там музыканты по– настоящему играли на отрыв, утверждая себя, и уж потом только перебирались к центру города на Улицу. Пятьдесят вторая улица – ясли по сравнению с «Минтоном». На 52-ю шли делать деньги и показаться белым музыкальным критикам и вообще белой публике. Но заработать репутацию среди музыкантов можно было только на севере – в клубе «Минтон». Скольких бедолаг он сжевал и выплюнул – они потом исчезали, и больше о них никто никогда не слышал. Но в то же время именно там зародилось целое племя отличных музыкантов, именно там они встали на ноги.

В «Минтоне» мы снова встретились с Фэтсом Наварро – все время играли там с ним джемы.

Милт Джексон тоже там был. А тенор-саксофонист Эдди Локыо Дэвис руководил клубным оркестром. Высочайшего класса музыкант. Понимаешь, короли «Минтона» – великие музыканты вроде Локыо, Птицы, Диззи и Монка – никогда не опускались до исполнения банальной чепухи. Своей классной игрой они выперли из клуба многих бездарей.

Если выползешь на сцену «Минтона», а играть не можешь, то не просто сгоришь со стыда оттого, что тебя либо вообще не заметят, либо освистают – легко можно и в морду схлопотать. Как-то раз один такой поднялся на сцену – с ужасным дерьмом, да вообще-то ему было все равно, что играть, лишь бы шлюх приманить. А в зале сидел самый обычный парень, который любил музыку. Когда тот болван заиграл, этот парень тихо поднялся со своего места, прошел на сцену, схватил его за шиворот и потащил на улицу – во двор между отелем «Сесил» и клубом – где и хорошенько отдубасил. По-настоящему, как следует отдубасил. А потом сказал, чтобы тот, пока не научится играть, ни под каким предлогом в клубе не появлялся. Вот такие были правила. Либо держи марку, либо вали подобру-поздорову, середины не было.

Хозяином «Минтона» был чернокожий по имени Тедди Хилл. Бибоп начался у него. Его клуб стал как бы музыкальной лабораторией бибопа. После шлифовки в «Минтоне» эта музыка спускалась в центр – на 52-ю улицу, в клубы «Три двойки», «Оникс», «Конюшня Келли», где ее слушали белые. Но надо понимать, что, как бы хорошо ни звучала она на 52-й, она переставала там быть «горячей» и новаторской. Дело в том, что новаторские элементы там приходилось приглушать – из-за белых, они ведь не могли воспринимать их в подлинном виде.

Пойми меня правильно: некоторые белые были на уровне, и им хватало храбрости прийти в клуб «Минтон». Но таких было совсем немного.