Поход Наполеона в Россию

— Нет, государь, но я стою за мир!

— И я тоже, — возразил император, — но я не хочу, чтобы русские приказывали мне эвакуировать Данциг.

— Так они и не говорят. Император Александр, когда я расставался с ним, сказал мне: „Император Наполеон знает обо всем, что являлось посягательством против союза, обо всем, что беспокоит Европу, обо всем, что приобрело угрожающий и даже враждебный характер по отношению к его союзнику. Если союз еще полезен для него, то он лучше кого бы то ни было будет знать, что необходимо для его сохранения. Нынешнее положение вещей не может продолжаться, так как нужно, чтобы союз был выгоден для обеих сторон, а с тех пор, как ваши войска стоят на моих границах, в состоянии мира нахожусь лишь я один. Если я еще не потребовал объяснении по поводу всего происшедшего, то потому, что я надеюсь, что император Наполеон, лучше уяснив свои действительные интересы, возвратился к мерам, более соответствующим объединившему нас союзу. Если бы этот союз не должен был побудить Англию к миру и тем самым гарантировать успокоение всего мира, то я принял бы уже свое решение“.

— Это и есть рассуждения, при помощи которых вас надули, потому что он их пересыпает любезностями. Ну, а я — старая лисица; я знаю византийцев.

— Я, государь, если ваше величество позволит мне сделать последнее замечание…

— Говорите, — живо сказал император. Но я видел, что он порядочно возбужден, и, желая дать ему успокоиться, не спешил объясниться.

— Говорите же, — нетерпеливо сказал император.

— Что касается меня, государь, то я решаюсь повторить вашему величеству, что я вижу выбор лишь между двумя возможностями: восстановить Польшу и провозгласить ее восстановление, чтобы привлечь на свою сторону поляков, что может дать политическую выгоду, или же сохранить союз с Россией, что приведет к миру с Англией и к завершению ваших испанских дел.

— Какое решение приняли бы вы? — Сохранение союза, государь! Это решение, означающее благоразумие и мир.

— Вы всегда говорите о мире! Мир дает кое-что только тогда, если он является прочным и почетным. Я не хочу такого мира, который разрушил бы мою торговлю, как это сделал Амьенский мир 60. Для того чтобы мир был возможным и прочным, нужно, чтобы Англия убедилась, что она не найдет больше пособников на континенте. Нужно, следовательно, чтобы русский колосс и его орды не могли больше угрожать югу вторжением.

— Значит, ваше величество склоняетесь в пользу Польши? В таком случае достоинству вашего величества и этой великой цели соответствовал бы другой язык. Ваше величество имели возможность обсудить этот шаг за то время, что вы готовитесь к нему. Предпринять его во время войн с Испанией и с Англией — великое дело.

— Я не хочу войны, я не хочу Польши, — живо возразил император, как бы испугавшись, что он обнаружил свои затаенные мысли, — но я хочу, чтобы союз был мне полезен, а он не приносит мне пользы с тех пор, как принимают нейтральных; он никогда не был мне выгоден, так как русские почти не выступали во время войны с Австрией.

— Основной вопрос для вашего величества заключался в том, чтобы они выступили и чтобы их ружья стреляли. Они сделали и то и другое, и это было много, так как я требовал от них, чтобы они защищали и охраняли Варшаву и поляков, их врагов. Политически они сделали много и доказательством служит то, что Австрия заключила мир!

— Если император Александр принимает нейтральных, то континентальная система превращается в иллюзию.

— Ваше величество не можете рассчитывать навязать русским, подобно гамбуржцам, те лишения, которые ваше величество уже не налагаете на себя сами. Если ваше величество хотите строго соблюдать принятую систему то я не сомневаюсь, что Россия последует этому примеру, если же ваше величество допускаете послабление для Франции, то положение России требует того же. Приходится это терпеть.

Император вновь перебрал один за другим все те вопросы, которые уже подвергались обсуждению. Не имея возможности опровергнуть факты, он старался смягчить их значение или отрицать их. Некоторые из фактов были им отнесены на счет моей мнимой доверчивости, которая, по его словам, была результатом любезностей императора Александра. Когда я довольно умеренно похвалил характер этого государя, он нетерпеливо сказал мне:

— Если бы парижские дамы слышали вас, они еще больше вздыхали бы по императору Александру. Рассказы о его манерах и галантном поведении в Эрфурте вскружили им головы. Из всего этого можно сочинять прекрасные сказки для парижан.

Я не отвечал ни слова.

Хотя император и сдерживал свое раздражение, оно было весьма заметно. Так как мне казалось, что я произвел на него некоторое впечатление, и так как я считал, что настоящий момент является, быть может, единственным, когда на него в состоянии подействовать правильные, на мой взгляд, соображения, то я продолжал говорить с прежней откровенностью.

Император вновь поднял вопрос о конвенции по поводу Польши и сказал:

— Спорили только о словах. Я хотел изменить только редакцию.

Я ответил, что лучше было бы отвергнуть конвенцию. чем предлагать такие изменения, которые слишком явно доказали, что после того, как мы были готовы дать гарантию, мы в промежутке между двумя очередными отправками дипломатической почты переменили политику и остановились на других проектах.

— Александр впал в амбицию. Он уже больше нс хотел конвенции; именно от него исходил отказ, — возразил император. — Но если он считает теперь, что конвенция бесполезна, то, следовательно, он уже не думает. что я хочу воевать ради восстановления Польши?

— Он не знает, — ответил я, — будет ли это ради поляков или ради вашего величества, но он не обманывает себя насчет приготовлений вашего величества.

— Он меня боится?

— Нет, государь. Вполне воздавая должное вашим военным талантам, он часто говорил мне, что его страна велика; ваш гений может дать вам много преимуществ над его генералами, но если они не найдут случая дать вам бой при выгодных условиях, то у них имеется достаточно территории, чтобы уступить вам пространство, а удалить вас от Франции и от ваших баз значит уже с успехом сражаться против вас. В России знают, что нельзя направлять удар туда, где находится ваше величество, но так как вы не можете находиться повсюду, то там не скрывают проекта наносить удары лишь там, где вашего величества не будет. „Эта война, — сказал император Александр, — не ограничится одним днем“. Ваше величество будете вынуждены возвратиться во Францию, и тогда все преимущества будут на стороне русских; к этому присоединяется зима, жестокий климат и — самое главное — решимость императора Александра, громогласно возвещенная им воля продолжать борьбу и не поддаваться, подобно другим государям, слабости, выражающейся в подписании мира в своей столице… Я передаю вашему величеству слова и мысли императора Александра. В этом вопросе он не скрывает ни своих взглядов, ни своей политики с тех пор, как ваше величество заняли более угрожающую позицию, и с тех пор, как дело идет, по-видимому, к последним крайностям.

— Признайте откровенно, — возразил император Наполеон, — что как раз Александр хочет воевать со мною.

— Нет, государь, — ответил я вновь, — ручаюсь вашему величеству головой, что он не выстрелит первым из пушки и не перейдет первым свою границу. Значит, между нами существует согласие, — заметил император, — так как я не двинусь к нему; я не хочу ни войны, ни восстановления Польши.

— В таком случае, государь, следует объясниться для того, чтобы они могли отдать себе отчет в целях сосредоточения войск вашего величества в Данциге и на севере Пруссии.

Император ничего не ответил на это. Он заговорил о русских вельможах, которые в случае войны боялись бы за свои дворцы и после крупного сражения принудили бы императора Александра подписать мир.

— Ваше величество ошибаетесь, — сказал я. И я повторил императору поразившие меня слова императора Александра, произнесенные им в частной беседе со мной после приезда Лористона, когда я не имел уже политических функций, — слова, которые более определенно выражали то, что он мне дал уже понять незадолго перед этим. Эти слова настолько меня поразили, что, возвратившись, я их записал, и теперь я передавал их с полной точностью, так как едва ли память мне изменила.