Смерть титана. В.И. Ленин

Он революционер-индивидуалист с младых ногтей. Он гордится своей образованностью, знанием иностранных языков, цветистым стилем своих произведений, моторностью и пафосом своих речей. Его именитые товарищи по партии и вожди писали и говорили по-другому. Тем не менее — это надо твердо запомнить — он был ближайшим соратником Ленина по революции семнадцатого года и в послереволюционную эпоху, вплоть до ленинской смерти.

Переписка Ленина в начале нынешнего столетия, которую он вел лично и через Надежду Константиновну Крупскую, практически охватывала всех известных революционеров соответствующего направления. Партия по своему объему была таковой, что один человек еще мог ее обозреть. По некоторым, весьма приблизительным, подсчетам, в 1898 году — год образования — в партии состояло не более пятисот человек, и несколько больше в дни после II съезда.

В этот период, достаточно объективно отмечает Троцкий в своей книге, происходит отбор молодых марксистов, превращающихся в профессиональных революционеров. Организовывается ядро, которое позже можно назвать и руководством, и аппаратом партии. Наш современник сможет проконтролировать этот процесс по ленинской переписке, просто взять том собрания сочинений, если этот том после интеллектуальной паники 1993 года еще сохранился, и посмотреть, кто адресаты ленинских писем.

Сначала, естественно, идет группа молодых марксистов. Но здесь лучше перейти непосредственно к цитате из книги Льва Давидовича:

«Первая группа, на которую опирается Ленин, состоит из его сверстников, т. е. людей, родившихся около 1870 года. Самым молодым из них является родившийся в 1873 году Мартов, будущий вождь меньшевизма. До 1903 года переписка охватывает преимущественно людей этого поколения (Красиков, Лепешинский, Мещеряков и др.). С 1903 года круг профессиональных революционеров расширяется десятками лиц, родившихся около 1880 года, т. е. ровесников Сталина. Более молодым из них является Каменев, — родившийся в 1883 году. Большинство этих лиц участвовали в революционном движении и раньше, некоторые — с конца предшествующего столетия. Но понадобилась волна студенческого движения, рабочих стачек и уличных манифестаций, наконец, годы тюрьмы и ссылки, чтобы превратить чисто местных работников в революционных деятелей национального масштаба».

Тема ясна, имя Сталина в этот период не всплывает ни в ленинской переписке, ни в партийных документах. Кавказский хребет надежно отгородил молодого грузинского революционера от партийного центра, его знают только там, и его собственного авторитета не хватает, чтобы о нем заговорили в общероссийском социал-демократическом движении.

Впервые имя Сталина Ленин упоминает в одной из своих статей в марте 1910 года. До этого, в 1907 году, Иосиф Джугашвили присутствует на Лондонском съезде. Именно здесь, в своей речи на съезде, Сталин неудачно шутит, и это ему не забудут никогда.

«Один большевик (по-моему, товарищ Алексинский), шутя, сказал, что меньшевики составляют еврейскую фракцию, тогда как большевики — это настоящие русские, и что нам, большевикам, было бы неплохо устроить небольшой погром в нашей партии».

Несмотря на такое форсированное, словно у оперной примадонны, появление Сталина на авансцене партийной жизни, он, как фигура знаковая, еще не существует, а если и существует, то в качестве энергичного фона, на котором действуют другие, более заметные персоны, его сверстники. Но все это лишь общеизвестная позиция начала пути.

Рассказывают анекдот, связанный со знаменитым русским военачальником, маршалом, а потом генералиссимусом (как и Сталин), Александром Васильевичем Суворовым. В молодости Суворов считал, что по сравнению с его сверстниками и сослуживцами, такими как Румянцев и Потемкин, его обходят в чинах и наградах. Но все волшебно переменилось в конце жизни. Когда ему дали самое высокое воинское звание, генералиссимуса, он, являясь по натуре человеком прямым, но с чудинкой, вернувшись из императорского дворца, расставил у себя в покое стулья и стал прыгать через них, как в чехарде, приговаривая: «Румянцев прыгал, прыгал — а не допрыгнул, Потемкин прыгал, прыгал — а не допрыгнул…»

Если касаться лишь внешней аналогии, то можно сказать, что значительно ранее известные, чем Сталин, партийные деятели, ну, например, такие как Томский, Бухарин, Зиновьев, Каменев, вполне могли считать себя с весны 1922 года обойденными. Сталин их перепрыгнул.

Именно в это время он вопреки, как говорят, воле Ленина, с подачи того же Каменева, более популярного, чем Сталин, и при поддержке каменевского постоянного делового партнера Зиновьева на XI съезде стал генеральным секретарем ЦК РКП(б).

Сам-то Каменев знал Сталина значительно подробнее, так как с ним вместе находился в сибирской ссылке и одновременно, после амнистии, вернулся в Петроград. А если знал, мог и задуматься, почему этот его товарищ по партии, находясь около семи лет в тюрьмах и ссылках, которые стали для большинства политических заключенных школой самоусовершенствования и знаний, так и не выучил ни одного иностранного языка и не написал ни одного серьезного труда.

Здесь есть определенный контраст и с Лениным, и с Мартовым, и с Троцким, и с самим Каменевым.

Съезд тогда довольно равнодушно, без особых дискуссий, проштамповал это предложение Каменева-Зиновьева. В сознании того времени, когда высокая партийная должность должна была быть подкреплена громким революционным именем, подобное назначение казалось весьма ординарным. Ну что-то вроде заведования большой партийной канцелярией.

При действующем и активно работающем Ленине, с его постоянным контролем над всем кругом государственных и партийных вопросов, любая должность казалась временной, а высокое должностное лицо — лишь ленинской тенью или ленинским рупором. Все становились господами лишь в отсутствии барина.

Правда, съезд, кроме узкого состава партийной верхушки, о начавшейся болезни Ленина не знал. Сам же Ленин из-за нездоровья махнул на это назначение рукой. Поправимся — все выправим, пока же и этот деятелен и хорош, а главное, удобен, действует, особенно не разглагольствуя, как Троцкий или Зиновьев. Однако вроде бы при этом вождь пошутил, между своими: «Сей повар будет готовить лишь острые блюда».

Можно спросить: зачем это нужно было Каменеву? А не отдавал ли он Сталину должок, взятый вместе с Зиновьевым в октябре 1917-го, когда Ленин после их заявления в непартийной газете «Новая жизнь», где они выдали большевистские планы восстания, требовал исключения Зиновьева и Каменева из партии и называл их «штрейкбрехерами»? («Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости с этими бывшими товарищами я стал колебаться в осуждении их. Я говорю прямо, что товарищами их обоих больше не считаю, и всеми силами и перед ЦК, и перед съездом буду бороться за исключение их обоих из партии».) А вот Сталин, тогда редактор «Правды», фактически этих двух «штрейкбрехеров» поддержал. Итак, вопрос — на том же бытовом уровне, как и анекдот о Суворове, — и ответ.

Предчувствуя возможные перемены, — объективно ленинская болезнь выглядела так, что конец мог наступить в любой момент, — Каменев вместе со своим, как уже было отмечено, постоянным политическим партнером Зиновьевым, и соответственно со Сталиным, блокировались против возможного ленинского преемника Троцкого.

Еще вопрос: что же было еще за спиной у Сталина к моменту его выдвижения на должность генерального секретаря? Здесь ничего не надо упрощать и идти на поводу у сегодняшней конъюнктуры, выдаваемой за народную публицистику. Ответ: отнюдь не одни аппаратные интриги.

Сталин, конечно, гениальный организатор и гениальный бюрократ. В год, вернее месяцы, революции он совсем не вождь, он выжидает, присматривается, почти не рискует, боится показаться некомпетентным. Его роль в Октябрьском вооруженном восстании — поздние придумки ему подчиненных историков. Но он не принадлежал к тем многочисленным тысячам, которые дезертируют из партии в годы реакции. Он остается в ее рядах, у него, наряду с расчетом и интригой, удивительная и стойкая смелость. Ленин выдвигал его как если не блестящего, то по крайней мере точного исполнителя. Он никогда, как Троцкий, Каменев или Зиновьев, не вовлекал Ленина в дискуссии. Он доверял «хозяину», его чутью и анализу ситуации. Не очень рассуждая, он начинал делать. В конечном итоге, если брать только результаты, фигура Сталина оказалась не такой уж бросовой, как ее иногда рисуют, и как пытался представить Троцкий в качестве своего оппонента.