Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта

Мейнхард объясняет, что в таких окопах наша дивизия размещала артиллерийские и противотанковые орудия. Теперь их могут в любую минуту захватить русские, чтобы использовать в своих целях. Неподалеку валяются тела мертвых русских солдат. Затем я слышу, как этот чернявый унтер-офицер приказывает одному из солдат выстрелить в голову мертвого русского. Сам он прижимает дуло своего автомата к затылку другого мертвеца. Звучат приглушенные неприятные выстрелы. Я поражен случившимся. Неужели этот человек полон такой ненависти к врагу, что способен обесчестить даже мертвых? Унтер-офицер проходит мимо меня и приближается к очередному телу. Затем ударяет его ногой в живот и сердито ворчит:

— Этот тоже еще жив!

Приставив ствол ко лбу новой жертвы, он стреляет. Тело, которое я считал мертвым, дергается.

— Почему мы не берем их в плен? — сердито спрашиваю я.

Унтер-офицер недовольно смотрит на меня и с отвращением цедит сквозь зубы:

— Разве можно их брать в плен, если они притворяются мертвыми! Эти свиньи думают, что мы не поймем, что они живы. Они готовы в любую минуту всадить нам нож в спину. Я такое уже не раз видел.

Что мне ответить ему? Я еще не слишком хорошо знаком с теми невероятными вещами, которые случаются на войне. Но я ни за что не стану стрелять в безоружного вражеского солдата, даже если это будет угрожать моей собственной безопасности. То, что я считаю ужасным и недостойным, чернявый унтер-офицер расценивает как меру предосторожности.

— Или мы их, или они нас! — просто сказал он. Однако я никак не могу заставить себя стрелять в тех, кто на меня не нападает. Своим взглядам я никогда не изменю! Громмель тоже явно расстроен и ускоряет шаг, а я стараюсь не отставать от него. Все время я слышу приглушенные выстрелы в голову. Я потрясен до мозга костей. Хотя Шварц все довольно логично объясняет, я считаю, что такое поведение все-таки определяется его садистской натурой. Такие люди пытаются найти выход своим страстям в дни войны, прикрывая свои действия законной необходимостью.

Мейнхард говорит, что солдаты Красной Армии зверски обращаются с нашими солдатами и редко берут их в плен. Поэтому мы ведем себя так же. Он добавляет, что такова война, когда зло порождает новое зло, жестокость — новую жестокость. Противоборствующие стороны отчаянно сражаются за свою жизнь, в них постоянно крепнет решимость непременно уничтожить врага. Это в свою очередь усиливает чувство мести и поведение в соответствии с правилом «око за око, зуб за зуб». Да будут небеса милосердны к побежденному. Раньше я не слышал от Мейнхарда ничего подобного. Я слишком мало пробыл на войне, чтобы иметь возможность сформировать личное мнение о подобных вещах.

Наша контратака закончена. Мы добрались до того места, с которого русские начали свое наступление. Противник отброшен далеко назад. Занимаем бывшие позиции советских войск и готовимся в любой момент отразить их натиск.

Когда опускаются сумерки, нам приносят горячий кофе и еду. На машины грузят пятерых раненых, чтобы увезти их в деревню. Этих парней мы не знаем. Кто-то признается, что нашел в вещевых мешках мертвых русских солдат немецкие сигареты и еду. На запястье убитого комиссара оказались немецкие часы марки «Тиле» с гравировкой на внутренней стороне крышки. Обнаруживший их водитель отдает свою находку командиру саперов.

Ночь проводим на новых позициях. Очень холодно. Ледяной ветер пробирает до костей. Те, кто не вышел в караул и не отправился на наблюдательный пост, скорчившись, сидят в окопах и пытаются уснуть в ожидании рассвета.

25 ноября. Ранним утром получаем приказ грузиться в машины. Отправляемся в деревню и заново занимаем старые позиции. Кажется, что траншеи тянутся по всей степи. Это спасет нас от тяжелой работы — рытья новых окопов. Земля замерзла настолько, что сделалась твердой, как камень.

В хорошую погоду степь просматривается вдаль на много километров, однако, к несчастью, в некоторых местах враг тоже хорошо видит наши позиции. Почти каждый день наши товарищи погибают от пуль русских снайперов. Эти снайперы умело прячутся, и поэтому нам приходится тяжело. Еду и боеприпасы по этой причине нам привозят только по ночам, хотя с наступлением темноты опасность не так уж сильно уменьшается. Предполагаем, что снайперы днем выбирают главные и важные, по их мнению, цели, а ночью стреляют наугад.

Утро началось тихо, но позднее русские начинают наступление на станцию Чир силами танков и пехоты. Сначала мы были лишь зрителями этого действа, но вскоре ответили противнику огнем минометов и пулеметными очередями. Враг напал на нас совершенно неожиданно, как будто возник из-под земли. Позднее мы узнали от пленных, что красноармейцы ползком приблизились к нам и, оставаясь на расстоянии нескольких сотен метров, быстро окопались, прячась за невысоким холмом. Сильный восточный ветер скрыл от нас шум, который они при этом производили.

Пока мы сдерживаем наступление пехоты прицельным огнем стрелкового оружия, от пятерки танков «Т-34» отделяется одна боевая машина и направляется к нам с другого края оврага, постоянно стреляя в нас из башенного орудия. На краю степной балки «тридцатьчетверка» останавливается. Я никогда еще не видел вражеский танк так близко. Вид у него действительно грозный — белая камуфляжная раскраска, башня медленно поворачивается, орудие опущено в направлении цели. Грохот выстрела. Из ствола вырываются языки пламени, оставляя короткий дымный след. Через секунду снаряд вонзается в землю где-то позади нас. Мощный дизельный двигатель издает громкий рык, лязгая гусеницами, металлическое чудовище срывается с места.

На меня сверху летят комья земли. Только бы танк не заметил меня! Танкисты знают, что мы залегли в окопах неподалеку от них, но все-таки мы хотим надеяться, что они не заметили наш хорошо замаскированный блиндаж. Скорее всего, они поняли, что на нашем участке передовой нет никакого противотанкового оружия. Танк осторожно едет вперед. Сейчас его легко было подбить выстрелом из противотанкового орудия или 88-мм зенитки. Я отлично понимаю, что это невозможно, потому что наши противотанковые орудия сейчас защищают железнодорожную станцию и деревню.

Неожиданно танк пятится назад и пытается развернуться, однако это ему плохо удается, и он наезжает гусеницей на край оврага, из-за чего ломаются ее несколько звеньев. На дне оврага я вижу нескольких наших саперов, которые пытаются установить вертикально какое-то бревно. Затем чувствую шлепок по плечу — это Вейхерт обращает мое внимание на вражескую пехоту, наступающую под прикрытием танка. Что же делать? Стрелять? Да, стрелять, это моя первейшая обязанность, но я тем самым рискую обнаружить себя, ведь тогда русская бронемашина просто раздавит нас.

Нажимаю на гашетку пулемета. Вейхерт подает мне ленту с патронами. В следующее мгновение оживает и пулемет Мейнхарда. Красноармейцы в первых рядах атакующих бросаются на землю. В заснеженной степи укрытия для них нет. Но что же делает танк? Он замечает нас и разворачивает башню в нашем направлении. Затем опускает ствол орудия и прицеливается. До него не более 50 метров. Оставаться на месте — настоящее безумие, поэтому я отпускаю пулемет и бросаюсь в соседний окоп. Раздается оглушительный взрыв, и на меня летят комья земли.

— На этот раз нам повезло. Но в следующий раз мы им покажем! — комментирует Вейхерт. Чувствую холодок на спине.

— Танк подбили! — неожиданно раздается радостный вопль Свины.

Выглядываем из траншеи и видим, что «тридцатьчетверка» висит над краем оврага с разбитой гусеницей. Над задней частью танка поднимается черный маслянистый дым.

— Саперы подбили его кумулятивным зарядом! — кричит кто-то.

Теперь можно свободно дышать. Радуемся за наших товарищей из саперного подразделения. Позднее унтер-офицер саперных войск рассказывает мне, что это была несложная работа, потому что «тридцатьчетверка» не заметила их. Саперам удалось без особых усилий бросить под гусеницу связку ручных гранат. Как бы то ни было, это парни рисковали своими жизнями и могли погибнуть от осколков взорванной гусеницы.