Операция "Цицерон"

- Работа, дорогая, только работа! Я всю ночь работал в посольстве, если не считать нескольких партий в покер, которые мы сыграли у Йенке. Ты удовлетворена?

Я думаю, она все поняла. Что касается меня, то я хотел только спать. Я лег и попросил разбудить меня в одиннадцать часов. Поспав два с половиной часа, я почувствовал себя вполне отдохнувшим.

Не было eщё двенадцати часов, когда я вошел в кабинет посла. В моем портфеле лежало сорок новых документов. Среди них были первые протоколы Московской конференции, на которой присутствовали Идеи и Корделл Хэлл.

Вопросы, обсуждавшиеся на конференции, носили такой секретный характер, что Уин-стон Черчилль мог бы говорить о них лишь на закрытом заседании палаты общин.

Моя ежедневная работа в последующие две недели состояла главным образом в составлении и зашифровке сообщений для Берлина. Вскоре я совершенно изнемог, так как для сохранения тайны мне приходилось самому выполнять всю ту работу, которую в обычных условиях проводили другие служащие посольства.

Много забот прибавлял Берлин, присылая мне длинные списки вопросов о Цицероне, на которые требовалось тотчас же давать исчерпывающие ответы. Только ясновидец, каким я, к сожалению, не был, мог ответить на большинство этих вопросов.

Берлин снова и снова требовал точных сведений о настоящем имени Цицерона, о месте его рождения и его прошлом. Разве это имело какое-нибудь значение? Важен был сам материал, который он нам доставлял. Лично меня настоящее имя Цицерона-Пьера не интересовало.

Лишь некоторые из этих бесконечных вопросов были логичны и вполне оправданы, и именно на них я старался давать наиболее точные ответы. В Берлине это принимали как должное и продолжали осаждать меня новыми вопросами. Ведь я не мог даже связаться с Цицероном, чтобы выяснить их, и должен был ждать, пока он снова позвонит мне, а это зависело от его успехов.

Из Берлина меня упрекали, что я не сумел ^тридумать другого способа связи с Цицероном. Предположим, он никогда больше .не явится к вам. Что вы тогда намерены делать? - спрашивали меня. В таком случае операция Щице-рон" будет окончена, отвечал я. Но было совершенно очевидно, что пока Цицерон в состоянии выжимать из нас деньги и пока он имеет доступ к английским секретным документам, он будет работать на нас.

Однако,если по каким-нибудь причинам камердинер английского посла не сможет больше доставать эти материалы, то неоценимый источник информации иссякнет, и тогда никакие мои усилия, никакое богатство Третьего Рейха не исправят положения. Все это было вполне логично. Я был убежден, что не совершил пока никаких ошибок. Но в Берлине на это смотрели иначе.

Особый интерес к операции "Цицерон" проявлял Кальтенбруннер, недавно назначенный начальником главного имперского управления общественной безопасности, составлявшего ту часть германской секретной службы, которая не контролировалась министерством иностранных дел. Из его обширного аппарата к нам ежедневно поступали различные запросы. Теперь операцией "Цицерон" занималось, пожалуй, не меньше дюжины различных учреждений. Без всякой нужды в это дело были посвящены десятки болтливых людей.

Однажды, когда я был особенно занят, ко мне поступил eщё один запрос из Берлина, в котором мне ставили в вину, что я всё eщё не выяснил настоящего имени Цицерона, его возраста и места рождения. В порыве раздражения я ответил: "Не в состоянии пока что установить настоящее имя. Мог бы правильно установить личность и т. п., лишь обратившись непосредственно в английское посольство. Если такие действия желательны, пожалуйста, вышлите письменные указания".

После этого я уже больше не получал запросов о настоящем имени Цицерона.

В те дни я был занят не только Цицероном. В первых числах ноября произошло событие, которое даже теперь кажется мне довольно значительным. Нам сообщили, что в Анкару прибывает дипломат, следовавший из России через Вашингтон и Стокгольм - довольно странный окольный путь. Ходили слухи, что ему дано указание прощупать возможность достижения взаимопонимания между русскими и немцами. Мне приказали найти какой-нибудь приемлемый способ установить с ним контакт, как только он прибудет в Анкару.

Конечно, это было самое щекотливое поручение, какое только можно было дать в то время германскому дипломату в Турции. Несомненно, даже простой слух об установлении взаимопонимания между русскими и немцами имел бы последствия, которые совершенно невозможно было предугадать.

Но таинственный русский так никогда и не прибыл в Анкару. Быть может, его приезд вовсе и не предполагался - трудно сказать. Тогда ходило много подобных "уток". Одно лишь не вызывает сомнений: когда Сталин настаивал на открытии второго фронта, а Черчилль старался доказать ему, что пока это невозможно, отношения между западными и восточными союзниками были более чем прохладными. Все это было известно нам - конечно, благодаря Цицерону.

Что касается порученного мне специального задания - установить связь с загадочным русским дипломатом, то меня больше всего поразило условие, которое было поставлено при этом: прежде чем предпринимать какие-либо шаги в этом направлении, я должен был выяснить, не является ли русский эмиссар евреем.

Это кажется фантастическим даже теперь. Несомненно, немалый интерес с исторической точки зрения представляет тот факт, что подобное соображение при определённых обстоятельствах могло иметь и иногда, вероятно, имело решающее влияние на судьбу Европы.

4 ноября из Берлина прибыл специальный курьер. Получив от меня расписку, он протянул мне небольшой чемодан. Я открыл его и увидел, что он доверху набит английскими кредитными билетами на сумму в двести тысяч фунтов стерлингов. На всех пачках было написано: "Для Цицерона".

На следующий день, 5 ноября, случилось так, что меня не было в кабинете, когда позвонили по телефону. Ответила Шнюрхен. Позже она передала мне, что некий господин, назвавшийся Пьером, приглашает меня играть в бридж в девять часов вечера 6 ноября.

"Значит, сегодня вечером",- подумал я, помня разницу в двадцать четыре часа, о которой мы условились.

После обеда я выкатил из гаража громоздкий "Опель", стал заводить мотор, но обнаружил, что не в порядке карбюратор. Я лихорадочно принялся за ремонт. Работа была сложная, и я боялся опоздать на условленное свидание. Вдруг Цицерон больше никогда не позвонит?

Я измучился, но вот, наконец, за несколько минут до девяти часов мотор заработал. С измазанным лицом и руками я сел за руль и на предельной скорости повел машину. На сиденье рядом со мной лежал пакет с тридцатью тысячами фунтов стерлингов, которые я должен был передать Цицерону за последние две фотопленки.

Опаздывая на несколько минут, я свернул в темную улицу, где мы должны были встретиться.

Впереди, метрах в ста от машины, вдруг кто-то дважды подал сигнал электрическим фонариком. Это мог быть только Цицерон. Подача этих совершенно ненужных сигналов показалась мне безрассудной, но Цицерон, как видно, любил разыгрывать детские спектакли. Вообще от него можно было ожидать все, что угодно.

Теперь я ехал очень медленно. Открывая заднюю дверь, я разглядел его при свете затемненных фар. Ловко, как кошка, Цицерон вскочил в медленно двигавшуюся машину. Я видел его в переднее зеркало.

- Поезжайте по направлению к новой части города. Я скоро сойду.

Еще не освоившись как следует с машиной, я слишком сильно нажал на педаль, и мощная машина рванулась вперед. Я ехал по улицам и переулкам, которых никогда раньше не видел. Оглянувшись назад, я убедился, что за нами никто не гонится. Цицерон давал мне указания:

-- Теперь налево... прямо... направо. Я точно выполнял его указания. Затем услышал его голос:

- Достали вы тридцать тысяч фунтов стерлингов?

- Да!

- Я принес вам eщё одну пленку. Вы будете довольны ею.

Он передал мне завернутую в газету катушку. Я спрятал eё в карман и через плечо передал ему пакет с деньгами. В зеркало я заметил, как, держа деньги, он на мгновение заколебался, раздумывая, вероятно, считать их или нет. Наконец, он просто засунул их под пальто. Судя по выражению его лица, он торжествовал.