Корней Чуковский

Ничего антисоветского тут, как ни крути, не было. Но власти и критики, считающие себя выразителями интересов пролетариата, остро чувствовали враждебность «Русского современника». Дама-цензор, запретившая четвертый номер журнала, каждый материал которого уже прошел предварительную цензуру, на упреки в неразумности такой меры реагировала так: «Ваш журнал весь вреден, не отдельные статьи, а весь, его и нужно весь целиком вычеркнуть. Разве вы можете учесть, какой великий вред может он причинить рабочему, красноармейцу?»

Вредный журнал становился лучше от номера к номеру. В третьем номере были опубликованы стихи Есенина, Цветаевой, Пяста, проза Пильняка и Эльзы Триоле, литературоведческие работы Эйхенбаума и Шкловского, Грабарь писал об искусстве русской эмиграции, а Гроссман – об Аполлинарии Сусловой. В рубрике «Уездное» Виктор Финк рассказывал в статье «Новый быт» о современной русской деревне, о том, почему клич «Срубай купола» был так охотно ею воспринят. «Современник» не упускал из виду и массовую культуру: В. Ш. (Шкловский) писал о «Тарзане», замечая: «Мы прозевали кинематограф, не изучаем газету и интересуемся, в сущности говоря, только друг другом. Тарзана можно не замечать и это будет традиционно, но глупо. Необходимо изучение массовой литературы и причин ее успеха». Вновь неожиданный пример влияния Чуковского на Шкловского?

Но главное в этом номере – пожалуй, материалы, посвященные памяти Блока: воспоминания его двоюродного брата, воспоминания Замятина, «Сцены из исторической картины „Всемирная литература“», опубликованные Чуковским. Журнал продолжал петь тайную свободу,уже вослед Блоку.

«Русский современник» можно без натяжки назвать эталонным литературным журналом. Практически каждый его материал с интересом читается и сейчас, а такого созвездия авторов, пожалуй, не удавалось больше собрать под одной обложкой ни одному изданию. Однако это не могло не вызывать раздражения у тех, кто стремился подчинить «все стороны нашей жизни и мысли революционным задачам».

Первый номер журнала подвергся яростной критике; дальше она понеслась лавиной. Чуковский писал в дневнике 12 мая: "Первый номер «Современника» вызвал в официальных кругах недовольство:

– Царизмом разит на три версты!

– Недаром у них обложка желтая.

Эфрос спросил у Луначарского, нравится ли ему журнал.

– Да, да! Очень хороший!

– А согласились ли бы вы сотрудничать?

– Нет, нет, боюсь.

Троцкий сказал: не хотел ругать их, а приходится. Умные люди, а делают глупости".

В мае прошло совещание ЦК ВКП(б) «О политике партии в области художественной литературы». По словам литературоведа Галины Белой, на этом совещании «напостовские критики, выражая идеологию казарменного социализма, поставили вопрос о неизбежном усилении классовой борьбы после революции». В этот раз против них выступил Николай Бухарин, говоривший о необходимости сотрудничества разных классов, однако довольно скоро «обострение классовой борьбы» стало официальным термином, а позицию Бухарина Сталин объявил классовым капитулянтством. На совещании Семен Родов заявил, что «за „Русским современником“ стоит Эфрос и заграничный капитал, и этот журнал враждебен рабочему классу».

Вскоре партийный орган «Большевик» опубликовал статью напостовца Лелевича «Несовременный „Современник“». Уже после выхода этой статьи на членов редколлегии начали поглядывать как на зачумленных: молодой критик рассматривал материалы журнала как «политические документы» и сыпал политическими обвинениями: «нутряная антиреволюционность Ахматовой», Сологуб «горько сетует на совершающиеся гигантские сдвиги», Горький – «размагниченный интеллигент, сердито ворчащий на революцию и не понимающий ее» и т. п. В названии журнала он усмотрел «великоросский национализм» и попенял журналу за неправильное понимание революции через национальное. Попутно похвалил-обругал Чуковского за интерпретацию творчества Алексея Толстого: «Разумеется, было бы совершенно бесполезно искать у Чуковского – этого фельетонного идеалиста – социологического объяснения своеобразного восприятия революции у Толстого, но сам факт подмечен верно».

Наконец, молодой критик снабдил журнал характеристикой, которую даже выделил разрядкой: «блок художественных идеологов господствовавших до революции классов с художественными идеологами новой буржуазии, мечтающей об обволакивании и буржуазном „перерождении“ Советской власти» – и потребовал «немедленных и серьезных шагов в целях противопоставления фронту Замятиных, Чуковских, Сологубов, Пильняков фронта пролетарской и революционной литературы».

С осени дневники Чуковского превращаются в настоящую хронику борьбы за журнал. Он постоянно ходит к цензорам, пытаясь отстоять то один, то другой материал, большие и маленькие начальники постоянно хамят и грозят закрытием журнала, увольнением сотрудников и т. п. «Нет, не интересно мне жить», – заканчивает К. И. одну из записей о подобном визите в цензуру.

В ноябре на войну с «Русским современником» вышла газета «Правда». Критик Розенталь уверял, что в этом журнале «нэповская литература показала свое подлинное лицо». Он обвинял «Русский современник» в отсутствии «какой-либо самостоятельной положительной платформы», в «полной беспринципности», в том, что «сегодняшний день не вызывает в нем ничего, кроме равнодушного снисходительного презрения», в том, что журнал «живет вчерашним и завтрашним, которое, он думает, будет походить на вчерашнее, но только не сегодняшним». В качестве иллюстрации этого тезиса он тоже приводил стихи Сологуба:

Для тех, кто не понял, что и зачем выделено жирным шрифтом, он пояснял: "Это мимо сегодняшних дней, вперед, в будущее, потому что

В строках Пастернака «Ты распугал моих товарок, / Октябрь, ты страху задал им» Розенталь разглядел картину облавы на Ильинке и «распуганных Октябрем товарок». Заканчивалась статья, разумеется, политическими выводами и обвинениями: «Словом, „Русский современник“ весь выдержан в одном тоне полнейшего непонимания происходящего, отрицания революции, боязливого мечтания о прошлом и будущем, похожем на прошлое, об „уюте домашней обстановки“, о меценате-коллекционере, любви, боге; и все это делается на фоне прикрытой клеветы и тонко выдержанного пасквиля на революцию, на все творчество рабочего класса».

Критик Горбачев, как и Лелевич, пользовался военной терминологией: его статья в шестом номере «Звезды» называлась «Единый фронт буржуазной реакции». О «Русском современнике» автор говорил в таких выражениях: «Решительное непризнание и отрицание революции слышится почти в каждой его странице»; «волчий оскал зубов этого журнала против революции в науке, искусстве, быту, против подчиненности всех сторон нашей жизни и мысли революционным задачам». Впрочем, ухватиться критику было не за что. «Все предосторожности, все средства мимикрии испробованы журналом», – негодующе замечал Горбачев; за неимением фактов оставалось ругаться и переходить на личности. Материалы журнала были заклеймлены как «несвоевременное словоблудие», а лично Чуковский удостоился титула «старого потешника буржуазной публики».

А ведь были еще выдержанные в том же духе критические разборы в «Октябре», в киевской «Правде», в «Батуме», в «Советской Сибири» – перечисляет «Русский современник» в своем послании «Перегудам».

Удивительно, но и после всего этого четвертый номер журнала все-таки вышел. Его авторами стали Антокольский, Алексей Толстой, Ходасевич, Замятин, Тынянов, Горький, пролетарские поэты Герасимов и Кириллов. Дебютировал с рассказом талантливый брянский прозаик Леонид Добычин. В этом номере были опубликованы письма Леонида Андреева родным, стихи и рассказ Хлебникова, письма умершего в октябре 1924 года Брюсова к Перцову. Чуковский выступил со статьей «Лепые нелепицы», где отстаивал право детей на перевертыши, нескладицы и кажущиеся бессмыслицы. Кроме того, он подготовил для библиографического раздела несколько серьезных, больших и обстоятельных книжных рецензий на новые книги для детей и воспитателей. В этих рецензиях очень узнаваем совсем прежний слог совсем дореволюционного Чуковского: «Если к написанию этих стишков автора принудила нужда, мы, конечно, будем к нему сострадательны». Или вот еще: «Стихи, конечно, ситцевые, но и вся наша страна – не парчовая». «Обнародовав же (с такой неподобающей роскошью!) чуть ли не полное собрание стихотворений Пожаровой, Госиздат жестоко обидел ее».