Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

Больше народу пришло отдать последний долг путешественнику прямо на Волково кладбище. Здесь гроб был покрыт венками и цветами. Над раскрытой могилой прощальное слово произнес В.И. Модестов. «Мы хороним человека, — сказал он, — который стяжал себе всемирную славу <…> самоотверженной преданностью науке, самой редкой энергией. Он открывал неведомые страны, изучал никем не виденные народы. Перед его воображением были открыты постоянно самые широкие горизонты, среди которых могли бы проявиться ум и деятельность человека; и для его железной воли не представлялось ничего невозможного. <…> Мы в лице Николая Николаевича хороним человека, который прославил наше отечество в самых отдаленных уголках мира» [981]. В некрологе, опубликованном в «Сыне отечества» были такие строки: «Пожелаем, чтобы его пример не прошел бесследно для последующих путешественников. <…> Пусть то братское отношение к так называемым дикарям, которое проявил Миклухо-Маклай, ляжет впредь в основу отношений европейцев к обитателям мало известных стран. Недаром на одном из венков, покрывавших фоб покойного, было написано: "Другу человечества". Но любовь к людям вообще он умел соединять с горячей любовью к родине. <…> И русская наука с большим почетом будет упоминать на страницах своей истории славное имя Николая Николаевича Миклухо-Маклая» [982].

Некрологи появились в газетах и журналах всех направлений — от официозных до сочувствующих народникам. В «Новом времени» с прочувствованной статьей о «человеке с Луны» выступил А.В. Елисеев, который, в частности, написал, что для Миклухо-Маклая «вся жизнь была одним сплошным путешествием, и Австралия была такою же близкою, как для нас Тверь или Москва» [983]. В либеральной московской газете «Русские ведомости» профессор Д.Н. Анучин, более десятилетия пристально следивший за научной и общественной деятельностью Миклухо-Маклая, напомнил о заслугах покойного, а затем привлек внимание читателей к судьбе его научного наследия: «Было бы жаль, если со смертью Николая Николаевича погибли бы бесследно его записки, рисунки и коллекции. Желательно, чтобы они были изданы с дополнением их результатами его же наблюдений, рассеянных в различных статьях в русских и иностранных журналах» [984].

На уход из жизни знаменитого путешественника откликнулись крупнейшие газеты Западной Европы и Австралии, в том числе «Сидней морнинг геральд», куда сообщение о его последних днях и кончине послала С. Богданова, английский журнал «Nature», редактируемый Т. Хаксли, немецкие географические журналы. Не промолчал и главный враг «белого папуаса» Отто Финш, «укравший» у него Берег Маклая. Он выступил с большой статьей, в которой, несмотря на некоторое лукавство, воздал должное покойному, а потому более неопасному сопернику. «Печальная весть о безвременной кончине в С.-Петербурге известного путешественника и исследователя Николаса фон Миклухо-Маклая, — говорилось в статье, -вызвала живой отклик в широких кругах и была с огромной скорбью воспринята наукой. <…> В Южном полушарии, в Австралии, он, похоже, нашел свою вторую родину. <…> Энергичность сочеталась у него с личным бесстрашием. <…> Как великий филантроп и гуманист, он всегда выступал в защиту прав туземцев. <…> Миклухо-Маклай выступает перед нами как истинный деятель науки, а потому она, несмотря на незавершенность его научных трудов, имеет все основания с благодарностью сохранить о нем вечную память» [985].

Впрочем, Финш — в отличие от других авторов некрологов — не последовал латинской максиме «De mortuis aut bene aut nihil» («О мертвых или хорошо, или ничего»). Он — к сожалению, справедливо — отметил разбросанность в деятельности покойного, его склонность начинать новые работы, не кончив старые, то, что в последние годы жизни в Австралии путешественник вместо подготовки к печати дневников и материалов основных экспедиций предпочел вновь заняться сравнительной анатомией. Немецкий ученый и путешественник, поставивший свой талант и организаторские способности на службу германскому колониализму, в заключение выразил надежду на скорую публикацию двух томов трудов Миклухо-Маклая, о чем сообщали, ссылаясь на петербургские источники, многие газеты.

Проникнутое неподдельным горем и сочувствием послание пришло из Парижа от Наталии Герцен. Что касается Александра Мещерского, ставшего бессарабским помещиком, то, занятый судебной тяжбой, он не смог приехать на похороны и ограничился телеграммой.

Николая Николаевича похоронили рядом с отцом, инженер-капитаном Миклухой, и сестрой Ольгой в одной ограде. У Михаила, который взял на себя печальные хлопоты, не было денег на организацию похорон. «Глупые гроши» преследовали путешественника и после смерти. Даже на эти скромные похороны пришлось занять деньги у Поссе и Суфщинского. Маргерит заказала черную мраморную плиту, на которой, кроме имени и фамилии покойного и отрывка из Библии, должна была быть выгравирована аббревиатура N.B.D.C.S.U. Да, только смерть разлучила ее с супругом.

На заседании Географического общества, состоявшемся 6 (18) апреля, П.П. Семенов произнес краткое слово об ушедшем из жизни сочлене; память о нем была почтена вставанием. Кроме того, в отчет РГО за 1888 год был включен суховатый некролог, написанный секретарем общества А.В. Григорьевым [986]. Как разительно отличалось это от пышных траурных церемоний, организованных в том же году в связи со смертью Н.М. Пржевальского, скончавшегося от холеры во время очередной экспедиции! Такое различие не случайно: Пржевальский помимо научных изысканий занимался территориальным приращением империи и разведкой сопредельных с ней центральноазиатских областей, а Миклухо-Маклай лишь выдвинул авантюрный колонизационный проект, отвергнутый российскими властями. В РГО решили: по Сеньке и шапка.

Руководители РГО ожидали, что родственники Миклухо-Маклая передадут в общество пусть не вполне готовые к печати дневники его экспедиций, подготовка которых велась на средства, «высочайше» пожалованные Александром III. Но тут произошла неожиданная заминка.

В квартире на Галерной улице разгорелись драматические события. Обезумевшая от горя и отчаяния Маргерит лихорадочно рылась в бумагах Нильса и никого не допускала в его кабинет. «Поссе и Суфщинский пришли с Владимиром и Миком (Михаилом. — Д. Т.) посмотреть бумаги, касавшиеся первого тома книги моего любимого, — записала она в дневнике 7 апреля. — Я испытала ужасную боль, разбирая эти бумаги, чтобы выдать их им. <…> Они хотели, чтобы я отдала им дневники, но я ни за что не дам; он велел мне сжечь их, и я это сделаю» [987]. С трудом братья путешественника уговорили отдать переписанные набело, хотя и с некоторыми пропусками, дневники путешествий на Новую Гвинею, и эта рукопись была отвезена в РГО. Но Маргерит и слышать не хотела о том, чтобы передать для обработки «чужим людям» черновики, записные книжки, полевые дневники, а также сотни писем, заботливо сохраняемых Миклухо-Маклаем. Вот что писала она 12 дней спустя: «Не могу выразить, как глубоко огорчает меня одна лишь мысль о возможности того, что кто-нибудь дотронется до бумаг моего любимого. О, это слишком жестоко, слишком мучительно и ужасно. <…> Весь день я жгла письма и бумаги, пока моя голова не раскололась. <…> Никто не увидит дневников моего любимого мужа или частные письма; все, что по-русски, я сожгу, а все, что по-английски, сохраню» [988].

Маргерит занималась этим малопочтенным делом не один день, так как она просматривала бумаги, прежде чем бросить их в огонь. Наконец Михаил и Владимир уговорили ее прекратить это «аутодафе». В огне погибли материалы невосполнимой научной ценности. К счастью, большая часть тех рукописей, которые находились в квартире путешественника, была сохранена [989].