Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

— По этой карте, — заметил Черчилль, — я следил тогда за передвижениями германского флота.

Затем разговор перешел на более серьезные темы. Черчилль выразил сожаление, что сейчас наши страны не вместе в борьбе против гитлеровской Германии. Я ответил, что, как ему хорошо известно, это не наша вина, что ответственность за это лежит на премьере того самого правительства, в котором он сейчас участвует.

— Знаю, знаю, — скороговоркой бросил Черчилль, — но не стоит вспоминать старое… Все это уже пройденный этап… [158]

Потом Черчилль продолжал:

— Сейчас надо думать не о прошлом, а о будущем.

И дальше он стал излагать мне свои взгляды. Расхождение между Англией и СССР — печальное недоразумение. По существу интересы Англии и СССР в настоящее время совпадают. СССР не может желать усиления гитлеровской Германии, захвата ею Прибалтики, выхода на Балканы и Черное море. Это противоречило бы безопасности Советской страны и всей прошлой истории борьбы между славянами и тевтонами. Но Англия и Франция также не могут потерпеть, чтобы Гитлер захватил Румынию, Югославию, Болгарию и особенно Турцию, Таким образом, имеется общность очень важных интересов между Советским Союзом, Англией и Фракцией. Да, сейчас из-за ошибок, сделанных Чемберленом минувшим летом, Россия и англо-французский блок разошлись, но он, Черчилль, уверен, что в дальнейшем ходе войны они еще встретятся и поведут общую борьбу с нацистской Германией. Именно поэтому Черчилль всячески противодействует разжиганию антисоветских страстей в английских политических кругах и рекомендует министрам короны сохранять трезвую голову и следовать велениям здравого смысла. В частности, он, Черчилль, недавно доказывал некоторым своим коллегам по кабинету, что Англия не должна возражать против создания советских военно-морских баз на Балтике. Такие базы направлены против Германии и могут быть только полезны с точки зрения британских интересов. Мое положение во время этого разговора было очень деликатным. Я был сторонником германо-советского пакта, ибо в сложившейся обстановке не видел иного выхода для СССР, но я считал этот пакт горькой необходимостью, навязанной нам глупо-преступной политикой Чемберлена и Даладье. Я не верил также в прочность и длительность соглашения с Германией. Я считал, что мы все время должны быть начеку и не исключать возможности в дальнейшем разрыва с Германией и заключения союза с Англией и Францией. Конечно, я не мог развивать перед Черчиллем все эти соображения и потому, выслушав горячий монолог морского министра, осторожно ответил:

— Не берусь судить, что случится в более или менее отдалением будущем. Время покажет. Сейчас, однако, я вполне удовлетворен тем, что СССР занял позицию нейтральной державы и, стало быть, может остаться в стороне от всех ужасов войны.

Черчилль усмехнулся и не без сарказма в голосе заметил:

— Да-да, время покажет.

После этой встречи с Черчиллем на протяжении октября и ноября я стал чем-то вроде богатой невесты, за которой все ухаживают. Кольцо холодной вражды, которое окружало наше посольство, разомкнулось и постепенно сошло на нет. Меня всюду стали приглашать, со мной искали контактов люди самых разнообразных взглядов и положений. За какие-нибудь семь недель я увиделся с Галифаксом, Иденом, Черчиллем (еще раз), Батлером, Эллиотом, Стэнли и другими членами правительства. Все они давали понять, что надо поставить крест на прошлом, открыть новую страницу в англо-советских отношениях и позаботиться о возможно скорейшем их улучшении. Выступая в палате лордов 26 октября, Галифакс уже вполне официально, от имени правительства, заявил, что надо видеть разницу между действиями Германии и СССР и что новая граница СССР на западе совпадает с «линией Керзона». Одновременно министр торговли Стэнли сделал нам предложение о товарообороте в 1940 г. к намекнул, что для заключения соответственного соглашения готов поехать в Москву. В зондажном порядке меня спрашивали, не следует ли Англии отозвать из СССР своего посла Сиидса, как лицо, слишком тесно связанное с печальной памяти тройственными переговорами, и заменить его каким-либо иным лицом, более приятным для Советского правительства.

Чем вызван был этот поворот в отношении СССР?

В основе его лежало стремление максимально изолировать Германию, ослабить ее и тем самым облегчить заключение с ней мира, построенного на «разумном компромиссе».

Такова была реальная подоплека того неожиданного внимания, предметом которого я стал в октябре — ноябре 1939 г.

В связи с событиями этих двух месяцев в моей памяти невольно встает фигура Стаффорда Криппса, и будет нелишне хотя бы кратко охарактеризовать здесь этого интересного человека.

Сын лорда Пармура, крупного юриста и политического деятеля, который на старости лет стал членом первого лейбористского правительства, Стаффорд Криппс учился в привилегированных школах, предназначенных для детей английской правящей верхушки, и быстро превратился в одного из самых блестящих адвокатов страны. Подобно своему отцу, он также примкнул к лейбористской партии, которая провела его в парламент. Однако по характеру своему Криппс не походил на типичного лейбориста, тесно связанного с тред-юнионами и превыше всего ценящего спокойное русло «золотой середины». Может быть потому, что Криппс вышел из интеллигентских кругов и являлся широкообразованным человеком, в нем всегда было что-то своеобразное, не укладывавшееся в рамки трафарета и обыденщины. Он имел свои особые взгляды на многие вопросы идеологии и текущей политики, что нередко ссорило его с официальным руководством партии и сделало его карьеру бурной и прерывистой. Имя Криппса было широко известно далеко за пределами собственной партии, он, несомненно, был «национальной» фигурой и, даже исключенный впоследствии из этой партии, сумел занимать «национальные» посты, опираясь в основном на свой собственный авторитет общественного деятеля.

Когда в начале 30-х годов я познакомился с Криппсом, он сразу же произвел на меня сильнее впечатление. Высокий, худощавый, с продолговатым лицом и живыми, острыми глазами, Криппс был строжайшим вегетарианцем и питался только какими-то травками и орешками. Ничего вареного он не ел. Для моей жены всегда было головоломкой накормить Криппса завтраком, когда он к нам приходил. Говорил Криппс очень охотно и интересно. Слушать его было не только приятно, но и полезно, ибо диапазон его сведений и связей был огромен. Это, однако, не исключало большой путаницы в его голове.

Криппс отрекомендовался мне как левый социалист, но не марксист. В вопросах текущей политики он действительно держал левый курс, и лучшим доказательством этого было то, что он являлся горячим сторонником единого фронта всех левых сил, включая коммунистов. Для ортодоксальных лейбористских лидеров такой взгляд был равнозначен смертельному греху, и именно за это Криппс незадолго до войны был исключен из рядов лейбористской партии. Другим ярким доказательством его левизны было чрезвычайно дружественное отношение к Советскому Союзу. Он показал это на деле в 1933 г. в связи с англо-советским конфликтом из-за так называемого дела «Метро-Виккерс», приведшего к временному разрыву экономических отношений между Англией и СССР. В то же время Криппс вдохновлялся идеологией, которую нельзя было назвать иначе, как христианский социализм. Он как-то говорил мне, что в рабочих массах живет сильный религиозный инстинкт и что его надо использовать в интересах социализма. По мнению Криппса, это было вполне возможно, ибо стремления и действия первоначального христианства содержали в себе много социалистического и даже коммунистического. Вот почему Криппс поддерживал тесную связь с более левыми кругами английских церковников (а такие имелись и имеются) и иногда сам выступал с церковной кафедры, призывая массы к созданию истинного «царства божия» на земле. У нас с Криппсом сложились очень хорошие личные отношения, он часто бывал у меня в посольстве, я иногда навещал его в небольшом загородном поместье, которое принадлежало его семье, и всегда между нами происходили чрезвычайно любопытные разговоры, часто насыщенные идеологической полемикой, но никогда не приводившие к взаимному отчуждению.