Ну а ночи, афганские ночи.
До чего же они хороши.
Правда, выйти никто не хочет,
И на улицах — ни души.
В Кандагаре, Газни и Герате
С темнотой затевают концерт.
До утра огневые сонаты,
И каких инструментов в нем нет.
Где-то тоненько звякают пули,
Автомат заикнулся опять,
Триста третьи тявкают «буры»,
ДШК о себе дает знать.
РПГ как из бочки ухнет,
Рявкнет пушка, как в пирс прибой,
Все вокруг на минуту затихнет,
Чтоб оскалиться снова стрельбой.
После той музыкальной ночи
Не узнать в Чарикаре наш дом,
Окна, будто огромные очи,
Озирают пожары кругом.
А в Герате шальная пуля
В спальню — шлеп и волчком на столе,
Коль тебя она вновь минула,
Значит, будешь ты жить до ста лет.
Мы под утро на жесткой постели
Лишь с рассветом заснем чуть-чуть,
И не спится нам в БТРе —
Зябнут ноги и стынет грудь.
Эх, в лесу, на зеленой бы травке,
Полежать где-нибудь под Москвой.
Эти мысли, как будто пиявки,
Жалят мозг напряженный мой.
Но заботы мирские наши
Рвут мечты паутинную нить,
Вновь влипаем в будни, как в кашу,
И порою — хоть волком выть.
Выбивает из равновесья
Боль, сильнее, чем зубы сверлит, —
Многочисленные известья,
Что опять кто-то где-то убит.
Здесь террор по-восточному сложен:
Хлоп — и спрятаны в воду концы,
Детям, внукам узнать невозможно,
Как погибли сегодня отцы.
Вот опять принесли донесение:
Снова банды с Востока идут,
Начинается наше «сраженье»,
Чтобы шла операция тут.
Эти «битвы» за операции —
Сколько проигрышей и побед!
Через ЗАСы, ВЧ и рации
Согласовываешь ответ.
Умоляешь, ругаешься, просишь,
Давишь на генеральский погон:
Оргядро, что в уезде, — не бросишь,
Дайте роту иль батальон.
И, бывало, приходится с ротой
Проползти по грязи, хоть умри,
Вдоль арыков, в кяризах с пехотой,
Где-то там, под Пули-Хумри.
…Окружили банду в ущелье,
Все, победа, последний рывок!
А душманы клопами в щели, —
Расползлись, каждый в свой уголок.
Из пещер ощетинились доты,
И пробиться невмоготу,
Полегла половина роты
У Пандшира и Джигату.
Вот сегодня, чуть солнце спрячет
Луч последний в апрельский закат,
Будет новый удар назначен,
Впереди, как всегда, «Каскад».
Хорошо, если обойдется,
Парни завтра вернутся домой,
Ну, а ежели кровь прольется,
Кто в ответе за них головой?
Кто просил, добивался и клянчил?
Заверял командиров — кто?
А теперь виновато прячет
Взгляд в распахнутое окно.
И пускай допустил оплошность
Тот, по ком долго литься вину,
Уважаем мы осторожность,
Но на мертвых не валим вину.
Ночью длинною вспоминаем,
Под глазами — погибших тень,
И вину на себя принимаем
Мы без скидок на черный день.
Для чего эти наши жертвы?
Проливается наша кровь?
Я вопрос этот, глядя на мертвых,
Задаю себе вновь и вновь.
Отвечают простые люди,
Те, которые сеют и жнут.
Говорят, если вас не будет,
Нас растопчут, нас завтра убьют.
Отвечают зверства душманов,
Сцены ада в глазах по сей миг,
Отвечает стон женщин Пагмана,
Дочерей их предсмертный крик.
И расстрелянные дети,
Не разжавши с портфелем руки,
Кто тянулся к знаниям, к свету,
Будто к лампочке мотыльки.
Мне рассказывал наш полковник:
За спасенье детей своих
Целовал ему руки паломник,
Самый первый из всех святых.
Отвечают пещеры Герата,
Кандагарский огонь ночной,
Отвечают наши солдаты
Честью, мужеством и борьбой.
Быт наш будничный незатейлив,
По-мужицки удобен и прост,
То недельное разговенье,
То двухмесячный длинный пост.
Нас запретом пугнули нечаянно:
Мол, шесть литров, не больше, в год!
Но стаканом граненым встречаем
Мы любого, кто к нам зайдет.
Не прервет христианский обычай
Ни приказ, ни исламский запрет.
Наливаем в стакан привычно
То, чего в изобилии нет.
Или женский вопрос? Пустяки ли?
Кто без милой полгода в войне,
Мужики все, конечно, такие
В Крым путевки достойны вполне.
Ну, а тех, кто весь год под чадрою
Не увидел приятных нам черт,
Наградить бы путевкой такою,
Позавидовал чтобы и черт!
Я теперь сам и повар, и прачка —
Сам готовлю, стираю белье,
От себя я не прячу заначку —
Все, что выдадут — все мое.
Накуплю безделушек в дуканах
(Броский, редкостный здесь товар),
Правда, жены добром не вспомянут:
Где такого дерьма, мол, набрал.
Недосуг здесь нам в тряпках копаться,
Этикеток сличать клеймо,
Лишь глазам бы не разбежаться,
Потому и берем дерьмо.
Почта, письма, из дома вести,
Не насытимся ими всласть.
Пять получим, пятнадцать, двести —
Все равно еще будем ждать.
От среды до среды считаем
Дни, когда прилетит самолет,
Так недели, как лед, растают,
В среду нас самолет унесет.
Улетим мы в родные дали,
К тем, кто ждет, кто на год постарел.
Мы афганцам сердца отдали,
И висок у меня забелел.
Под афганской небесной синью
Много встретили мы друзей,
Но родные поля России
Полюбили еще сильней.
Если честно сказать и трезво —
Каждый день на счету у нас,
А тем более перед отъездом —
Долго тянется каждый час.