Конец Распутина (воспоминания)

– Мы все, по мере наших сил, помогаем Григорию Ефимовичу, кто чем может. Ему одному все-таки трудно, он очень занят многими делами и ему нужны помощники.

Наконец, приехал Распутин. Он был весел и разговорчив.

– Ты прости меня, милый, за вчерашнее, – сказал он мне. – Ничего не поделаешь... Приходится худых людей наказывать: больно уже много их развелось за последнее время.

Затем, обращаясь к М. Г., он продолжал:

– Все сделал. Самому пришлось туда съездить... А как приехал, прямо на Аннушку [3] и наткнулся, она все хнычет да хнычет, говорит: дело не выгорело; одна надежда на вас, Григорий Ефимович. Слава Богу, что приехали! – Иду, и вижу, что Сама [4] тоже сердитая да надутая, a Он [5] себе гуляет по комнате, да насвистывает. Ну, как накричал маленько – приутихли... А уж как пригрозил, что уеду и вовсе их брошу – тут сразу на все согласились... Да... Наговорили им, что то нехорошо, другое нехорошо... А что они сами-то понимают? Слушали бы больше меня: уж я знаю, что хороший он [6], да и в Бога верует, а это самое главное.

Распутин окинул всех самодовольным и самоуверенным взглядом, потом обратился к М. Г:

– Ну, а теперь чайку попьем... Что же ты не угощаешь?

Мы прошли в столовую. М. Г. разлила нам чай, придвинув Распутину сладости и печенья разных сортов.

– Вот, милая, добрая, – заметил он, – всегда-то она обо мне помнит, – приготовит, что люблю... А ты принес с собой гитару? – спросил он меня.

– Да, гитара со мной.

– Ну, спой что-нибудь, а мы посидим, да послушаем.

Мне стоило громадного усилия заставить себя петь перед Распутиным, но я все же взял гитару и спел несколько цыганских песен.

– Славно поешь, – одобрил он, – душа у тебя есть... Много души... А, ну-ка еще!

Я пропел еще несколько песен, грустных и веселых, причем Распутин все настаивал, чтобы я продолжал пение. Наконец, я остановился.

– Вот вам нравится мое пение, – сказал я ему, – а если бы вы знали, как у меня на душе тяжело. Энергии у меня много, желания работать тоже, а работать не могу – очень быстро утомляюсь и становлюсь больным...

– Я тебя мигом выправлю. Вот поедешь со мной к цыганам, – всю болезнь как рукой снимет.

– Бывал я у них, да что-то не помогло.

Распутин рассмеялся:

– Co мной, милый, другое дело к ним ехать... Co мной и веселье другое и все лучше будет... – и Распутин рассказал со всеми подробностями, как он проводит время у цыган, как поет и пляшет с ними.

М. Г. и ее мать были смущены и озадачены такой откровенностью «праведного старца».

– Вы не верьте, – говорили они, – это Григорий Ефимович все шутит и нарочно на себя наговаривает.

Распутин, за эту попытку защитить его репутацию, настолько рассердился, что даже стукнул кулаком по столу и прикрикнул на обеих.

Мать и дочь сразу притихли.

«Старец» опять обратился ко мне:

– Ну, как? Поедешь со мной? Говорю, вылечу... Сам увидишь, вылечу и благодарить станешь... Да, кстати, и ее захватим с собой, – сказал он, указывая на М. Г.

Она сильно покраснела, а мать ее сконфуженно начала увещевать Распутина:

– Григорий Ефимович, да что с вами? Зачем вы на себя клевещете? Да еще и дочку мою сюда припутали. Куда ей ехать?.. Она все Богу с вами ходит молиться, а вы ее к цыганам зовете. Нехорошо так говорить.

– А ты что думаешь? – злобно посмотрев на нее, сказал Распутин. – Разве не знаешь, что со мною везде можно и греха в том никакого нет? Чего раскудахталась?

– А ты, милый, – заговорил он опять со мной, – не слушай ее, а делай, что я говорю, и все хорошо будет.

Предложение ехать к цыганам мне совсем не улыбалось, но прямо отказаться было нельзя, и я ответил Распутину на его приглашение уклончиво и неопределенно, ссылаясь на то, что нахожусь в Пажеском корпусе и не имею права ездить в увеселительные места.

Но Распутин настаивал на своем, уверяя, что он переоденет меня до неузнаваемости, и все останется в секрете. Окончательного ответа он все же не добился: я лишь обещал позвонить ему вечером по телефону.

Распутин, видимо, почувствовал ко мне некоторую симпатию; на прощание он мне сказал:

– Хочу тебя почаще видеть, почаще... Приходи ко мне чайку попить, только уведомь заранее.

VII

Приехав домой, я застал у себя поручика Сухотина, который с нетерпением ждал моего возвращения от Г.

Второе свидание с Распутиным безусловно давало надежду на дальнейшее мое сближение с ним, необходимое для поставленной нами себе задачи. Но чего стоило таким путем подойти к этой цели!

После этих встреч у меня осталось непреодолимое чувство какой-то загрязненности: так, по существу, ужасна была вся обстановка поклонения этому грубому и наглому мужику его исступленных почитательниц.

Между прочим, при последнем моем разговоре с ним меня особенно неприятно поразило предложение Распутина, обращенное к М. Г., участвовать в его кутежах, и я не мог отогнать от себя тяжелой мысли о том, что нет пределов влиянию этого негодяя и нет границы порабощения слабых натур... Разве он способен щадить чистоту и наивность не рассуждающей веры?

Вечером, я сказал «старцу» по телефону, что не могу ехать с ним к цыганам, так как на завтра у меня назначена в корпусе репетиция, к которой я должен усиленно готовиться. Подготовка к репетициям, действительно, занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились. Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М. Г. Она меня остановила:

– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?

Я согласился.

На следующий день в условленный час я заехал за М. Г. Меня продолжала мучить мысль: – неужели она решилась бы вместе с Распутиным поехать к цыганам? И что будет она мне отвечать, если я ей прямо поставлю вопрос об этом?

Когда мы сели в автомобиль, я сказал ей:

– Что означает предложение Григория Ефимовича взять вас вместе с нами в Новую Деревню к цыганам? Как надо понимать его слова?

М. Г. смутилась и на мой вопрос не дала мне прямого ответа. Я почувствовал, что мой разговор был ей крайне неприятен, и потому прекратил его.

Когда мы доехали до Фонтанки, моя спутница попросила меня остановить автомобиль и сказать шоферу, чтобы он ждал нас за углом. Это требовалось потому, что Распутина нельзя было посещать просто и открыто: его охраняла тайная полиция и записывала имена всех тех, кто к нему приезжал. А между тем, М. Г. знала, до какой степени моя семья была настроена против «старца» и прилагала все свои старания к тому, чтобы мое сближение с ним оставалось тайной.

Мы дошли до ворот дома № 64 по Гороховой улице, прошли через двор и по черной лестнице поднялись в квартиру Распутина.

Дорогой М. Г. мне рассказала, что охрана помещается на главной лестнице и в состав этой охраны входят лица, поставленные от самого премьер-министра, от министра Внутренних Дел а также от банковских организаций, но каких именно, – она точно не знала.

Она позвонила.

Распутин сам отпер нам дверь, которая была тщательно заперта на замки и цепи.

Мы очутились в маленькой кухне, заставленной всякими запасами провизии, корзинами и ящиками. На стуле у окна сидела девушка, худая и бледная, со странно блуждающим взглядом больших темных глаз.

Распутин был одет в светло-голубую шелковую рубашку, расшитую полевыми цветами, в шаровары и высокие сапоги. Встретил он меня словами:

– Наконец-то пришел. А я ведь собирался было на тебя рассердиться: уж сколько дней все жду, да жду а тебя все нет!