Русская судьба

Примерно месяц спустя, на одной из наших непродолжительных стоянок на отдыхе, нашему дивизиону приказано было выстроится в пешем строю. Пришел командир полка и вызвал меня перед строем. Прочтя выдержку из приказа по 1-му Армейскому корпусу за № 505 от 1920 года, командир полка украсил мне грудь Георгиевским крестом [1].

8. Бои в Северной Таврии

После разгрома Жлобы наша конная дивизия была брошена в район Большого Токмака, где свежие части красных начали наступление. К 23 июня красные были отброшены на север и наступило непродолжительное затишье. В начале июля бои с красными велись в районе Чингули и Сладкой Балки. 12 июля мы перешли в наступление в направлении Орехова. При содействии Третьего Дроздовского полка мы заняли Орехов, а к вечеру и Жеребец. 14 июля большие силы красной конницы стали теснить нашу дивизию, и мы вынуждены были оставить Орехов; но к вечеру он снова был в наших руках, при помощи подоспевших дроздовцев.

С 16 июля наша дивизия принимала участие в боях у Аул-Жеребца. К 20 июля противник был разбит. Александровск был занят нашими войсками. Но в ночь на 21 июля был приказ оставить Александровск и отойти в исходное положение. Наша Вторая конная дивизия была оттянута в деревню Васиновку, к северо-востоку от Жеребца. До 25 июля мы вели бои в районе Большого Токмака.

С 25 по 29 июля большевики наступали и вышли на линию сел Дмитриевка — Зеленый Пад — Черненька на левом берегу Днепра. На рассвете 30 июля наша дивизия в составе конного корпуса под командой генерала Барбовича, выйдя в тыл противника, двинулась на Черненьку. В удачном бою корпус взял около 2000 пленных и три орудия. В боях 31 июля наша дивизия вместе с Второй Донской казачьей и Тридцать четвертой пехотной дивизией захватили 1200 пленных и три орудия. С 1 августа наш конный корпус вел бои в районе Большой Каховки. К 7 августа корпус занял район Константиновка — Антоновка — Дмитриевка.

Ночью 7 августа дивизия находилась в селе Дмитриевка. Я был взводным первого взвода первого эскадрона дивизиона Бугских улан. Квартирьеры отвели моему взводу два смежных крестьянских двора. Перед сном я вышел из хаты, чтобы проверить, достаточно ли корма у лошадей. Не успел я всех обойти, как во двор влетел связной от командира эскадрона с приказанием немедленно седлать лошадей и строиться, так как на северную часть села наступает конница красных. Я разбудил всадников и мы примкнули к строящемуся эскадрону. Выйдя на окраину села, эскадрон развернулся в лаву и стал медленно продвигаться вперед. Ружейный и пулеметный огонь усилился.

Был приказ перейти на рысь, и вскоре впереди показались смутные силуэты. Стрельба неприятеля не прекращалась. Вдруг я почувствовал сильный удар в правое плечо. По инерции я продолжал мчаться в атаку и даже выскочил вперед своего взвода. Однако скоро я ощутил, что обливаюсь кровью и стал терять сознание. Жорж Иванов подскочил и спросил, что со мной, и тут я понял, что ранен. Вся моя рубаха была в крови. Жорж, придерживая меня в седле, направился со мной в тыл. Помню, подъехал подполковник Лесиневич и приказал отправить меня на окраину села. Фельдшер Яченя пересадил меня в санитарную повозку и, перевязывая, ворчал о большой потере крови. Я был ранен в правое плечо. Пуля прошла ниже ключицы и вышла ниже лопатки. Повреждение было довольно сильным, больше года я не мог поднять руки. Вероятно, я потерял сознание, так как, когда я открыл глаза, был уже рассвет. Я увидел, что наши части строем идут по селу, а полковник Лесиневич отдает распоряжение везти меня в дивизионный полевой лазарет. У меня стало спокойно на душе от мысли, что наша атака была успешной.

Лазарет состоял из большой палатки. На матрасах лежали тяжелораненые, остальные сидели и полулежали. Врач сказал, что пока нет необходимости менять мою перевязку. Через некоторое время подъехали крестьянские подводы, на которые погрузили раненых. В нашей подводе лежал тяжело раненный офицер.

Пуля засела у него в позвоночнике и причиняла неимоверную боль. Подводы были без рессор. Вначале он стонал, а потом стал кричать от боли и требовать револьвер, чтобы застрелиться. Его мучения так на нас подействовали, что о своей боли мы и думать забыли. Через несколько часов мы подъехали к железнодорожной станции, где нас погрузили в теплушки с матрасами и соломой на полу. 9 августа я прибыл в Феодосию. Госпиталь был переполнен ранеными, во дворе стояли палатки. В одну из них меня и направили. Моим соседом оказался поручик Угрюмов. Мы с ним подружились. Когда ему предложили перевестись в офицерскую палату в главном здании госпиталя, он отказался, предпочитая быть со мной.

9. В Крыму

По прибытии в госпиталь меня вызвали на перевязку, первую после той, что сделал Яченя. Бинты слиплись от запекшейся крови. Сестра надрезала их и силой оторвала. Было очень больно, я крепко стиснул зубы, чтобы не кричать. Врач нашел, что рана гноится. От всунутых в рану тампонов было нестерпимо больно. Когда меня отнесли в палату, я был так измучен, что скоро уснул.

Потекли однообразные дни в больнице. Угрюмов и я много беседовали, играли в шахматы. В десятых числах сентября его выписали из больницы, и мы с грустью расстались. Рана моя заживала, но я должен был каждый день ходить на физиотерапию и делать гимнастику руки. Я часто сидел в небольшом парке неподалеку от госпиталя, вспоминая переживания, охватившие меня после ранения: радость, что остался в живых, радость, что смогу отдохнуть от постоянного напряжения, от почти ежедневных боев в течение шести месяцев…

Как-то ко мне в парке подошла девушка лет двадцати пяти, спросила о моем ранении, а потом стала задавать вопросы — какого я полка, где ранен, за что получил Георгиевский крест. Я насторожился и отвечал общими фразами. Она стала рассказывать о существующих в Феодосии и других городах организациях, которые готовят восстание в Крыму, поскольку все равно нет смысла воевать. Ушла она, посоветовав далеко не ходить одному, так как могут и подстрелить.

12 сентября я был выписан из больницы и приехал в запасной полк, размещенный в большом селе возле Джанкоя. От полковника Явленского я узнал о моем назначении в кавалерийское военное училище в Симферополь. Но врач заявил, что, пока я не пройду трехнедельного курса терапии, я никуда не поеду. В Симферополь я прибыл в начале октября. Начальник училища генерал Говоров был приветлив, но сказал, что, поскольку я не явился к сроку, мое место передано другому. Возвращаясь в полк, я встретил Алексея Каплана, с которым дружил еще в Ставропольской гимназии. Сперва Алексей поцеловал мой Георгиевский крест, а потом меня. Мы нашли укромный уголок и несколько часов беседовали.

Вернувшись в полк, я попросил отпуск, чтобы навестить сестру Таню в Мелитополе. Разыскав дом сестры, я увидел ее на балконе с какой-то дамой. Одет я был в форму своего полка: бескозырка с красным околышком и синим верхом. Кавалерийская шинель, наброшенная на плечи, скрывала ранение. Таня пристально всматривалась в меня, явно не узнавая. И вдруг вскрикнув «Павлик! Брат!» бросилась ко мне, стала целовать и так крепко прижала, что я сморщился от боли. Начались расспросы, показались дети: Вове, моему племяннику, было не больше четырех, а его сестра Наденька была еще в люльке. Приходили знакомые, родственники и все расспрашивали, кто победит: белые или большевики? Таня старалась меня получше угостить. Мне так понравилась заготовленная ею на зиму колбаса в бочонке со смальцем, что за восемь дней, которые провел у Тани, я съел всю колбасу и половину смальца. Отпуск пролетел быстро. Семнадцатого октября я отправился на железнодорожную станцию и с трудом влез в теплушку, набитую ранеными.

Не дойдя до станции Ново-Алексеевка, поезд внезапно остановился. Выйдя из вагона, мы увидели, что впереди все полотно Железной дороги забито составами. В нашем вагоне было несколько корниловцев. Из них особенно выделялся энергией и предприимчивостью раненный в руку капитан. Он выяснил, что между станцией Ново-Алексеевка и Сальково появились большевицкие разъезды. Был выбор: ждать, пока красные будут отброшены, или идти пешком на юго-восток к Геническу, а затем по Арбатской стрелке в Крым. Капитан заявил, что идет на Геническ, но предупредил, что путь по Арбатской стрелке трудный: длина стрелки 100 верст. Шесть корниловцев и я присоединились к капитану. Попросилась и одна сестра милосердия. Оказалось, что она слишком легко одета. День был морозный, дул северо-западный ветер. Все остающиеся и собиравшиеся в путь помогли, чем кто мог, ее теплее одеть.