Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

После путешествия по Италии для поправления здоровья Семен Романович женился, как мы уже говорили, на дочери Сенявина. Решившись бросить службу при Екатерине, когда его заслуги несправедливо забывались и где он многих близких государыне людей не любил, Семен Романович внезапно, однако, был снова призван на служебное поприще. Ему было государынею предложено новоучрежденное место полномочного министра при Венецианской республике, которым он, после долгих колебаний, и воспользовался. Это назначение устроили для приятеля графы Завадовский и Безбородко, из которых последний, как мы уже знаем, сам нуждался в помощи графа Александра Романовича.

Но дел в “светлейшей” Венеции было совсем мало, и наш посол, привыкший к деятельности и движению, томился скукою в этом городе. Кроме того, при скупости Романа Илларионовича, не уделявшего сыновьям даже материнского состояния, на которое они имели право, и при скудости содержания Венецианского посланника, между тем как это звание обязывало вести “открытую” жизнь, – Семен Романович нередко чувствовал себя стесненным. Вообще в денежном отношении его положение, при жизни отца, напоминало затруднения покойного дяди-канцлера. Сохранилось в родовом “архиве” много любопытных писем посланника к отцу. Между прочим, он просил Романа Илларионовича прислать в Венецию серебряный сервиз или денег на его покупку, так как “стыдно посланнику угощать гостей на фаянсовом”. Впрочем, денежные затруднения Семена Романовича вскоре прошли, так как Роман Илларионович, будучи наместником во Владимире на Клязьме, вскоре после присылки ему длинного кошелька Екатериною II умер (в 1783 году), оставив детям большое состояние. Скажем кстати здесь, что Роману Илларионовичу не пришлось увидеть своего внука – будущего знаменитого фельдмаршала, прославившего Воронцовское имя.

Живя в Италии и имея мало занятий по посольству, Семен Романович все-таки не бездействовал в этой стране, бывшей колыбелью наук и искусств и представлявшей настоящий музей бесценных художественных сокровищ. Там, на античных образцах, Семен Романович приобрел художественный вкус, признававшийся за ним современниками, которые нередко обращались к Воронцову как знатоку в вопросах “изящного”.

Но безделье в Венеции в сфере дипломатической томило предприимчивого и подвижного Воронцова. Он умолял своих друзей и брата выручить его оттуда. Вскоре ему было предложено на выбор одно из посланнических мест – Париж и Лондон. Он выбрал последний город и отправился в Англию, ставшую ему впоследствии второю родиною. На этот выбор повлияло то обстоятельство, что граф Александр Романович, в бытность свою в Лондоне, оставил там видные знакомства и связи, которые, конечно, могли пригодиться и младшему брату. Но тут могла быть и другая причина – политические убеждения младшего Воронцова, считавшего союз с Англией и вообще поддерживание добрых отношений с нею необходимым для России. Но еще до поездки в Англию Воронцова постигла тяжкая утрата: смерть жены, оставившей на руках графа двух малюток, на которых потом и сосредоточились заботы отца. Только в 1785 году прибыл он в Лондон.

Между тем как Семен Романович, после бурного житейского плавания, нашел на долгое время прочную пристань в Англии, где он пробыл десятки лет и умер, Александр Романович принужден был “лавировать” по усеянному мелями и подводными камнями придворному поприщу. Правда, он достиг почестей, отличий, высокого звания президента коммерц-коллегии (министра торговли), но отношения его к государыне оставались холодными и натянутыми. Из дневника Храповицкого видно, как относилась к этому “медведю” императрица. У Храповицкого, бывшего, так сказать, фотографом поступков и слов Екатерины, сохранились следующие ее замечания: “Граф Александр Романович Воронцов распространяет дальние виды для своих прибытков”. Когда Храповицкий читал доклад о взятках при рекрутском наборе во Владимире во время наместничества “Романа – Большого кармана”, государыня заметила о графе Александре: “И этот таков же!” Но здесь государыня несомненно была не права. В этом замечании ее скорее усматривается недовольство неугодливым, “не расшибавшим лба” на ее посылках подданным, чем искренняя уверенность в его мздоимстве.

Во всяком случае, в ряду других заслуг Александра Романовича история должна отметить его поведение в деле Радищева, пострадавшего за свою знаменитую книгу, нежданно, как гром, свалившуюся на русское общество. Кажется, и сам Александр Романович был причастен к изданию “Путешествия из Петербурга в Москву”, ставшего теперь библиографическою редкостью. Поведение его в деле Радищева заслуживает искренней похвалы. Он не испугался, что опала его приятеля может отразиться и на нем, и деятельно вступился за изгнанника. Он способствовал снятию оков с Радищева, писал губернаторам попутных губерний об оказании всяких льгот и милостей арестанту, снабдил последнего теплым платьем и порядочными деньгами, а также много переписывался с ним в то время, когда тот был в ссылке. При Александре I Воронцов выхлопотал пособия семейству Радищева и поместил детей его на казенный счет в учебные заведения. Расчетливый и не бросавший денег на ветер, граф Воронцов не жалел их там, где это было необходимо для хорошего дела. Так, он выкупил из тюрьмы сидевшего за долги Голикова, известного потом автора “Деяний Петра Великого”, которыми зачитывался в Лондоне Семен Романович.

Мы уже говорили, как нуждался Безбородко в услугах своего приятеля Воронцова. Вообще, вся деятельность последнего отличалась определенностью и ясностью целей, к которым он стремился, между тем как другие шли туда, куда “дует ветер”. Остальные прислушивались к слову любимца, между тем как Воронцов противоречил самой государыне. И эту самостоятельность поступков и отсутствие угодливости к фаворитам граф сохранил до конца благодаря своему характеру и образу жизни. В своей автобиографической записке он говорит, что все, вводящее в соблазн большинство людей: почести, богатство, отличие или карьера родственников, – имело в его глазах мало привлекательности и никогда не повлияло ни на один его поступок. Хотя такое абсолютное уверение и нужно принимать с некоторою осторожностью, но во всяком случае образ жизни графа не заставлял его прибегать к унизительным средствам для добывания “благ земных”: он не любил ни роскоши, ни легкомысленных издержек и таким образом не особенно нуждался, владея и так большими капиталами, в попрошайничестве “презренного металла”. И в этом отношении он далеко выделялся из окружавшей его толпы, готовой, под прикрытием громких фраз о любви к родине, продать эту “горячо любимую” родину за деньги любому покупателю. И мы можем вполне согласиться с утверждением записок графа Александра Романовича, что все доставшееся ему в удел получилось им за его таланты, благодаря силе обстоятельств, а может быть иногда и “справедливости государей, которым он служил”.

Граф с большим талантом участвовал в составлении таможенного тарифа, заключал торговые договоры с иностранными государствами и способствовал возникновению и оживлению нашей промышленности и торговли. Он, между прочим, обратил внимание на каменный уголь, зная хорошо это драгоценное ископаемое еще в Англии. В одной из своих записок он хвалит Елизавету за уничтожение внутренних таможен и “застав”. Вообще, Александр Романович был противником больших налогов и обременения платежами бедных классов населения.

Графу пришлось познакомиться с Россиею очень поздно, в зрелом уже возрасте: он был послан для ревизии в Москву и в большинство центральных губерний (1787 год). Но, кроме того, он подолгу живал в своем имении Андреевском, близко видел мужицкое житье и мог считаться знатоком в вопросах внутреннего устройства родины.

Мы уже знаем про плохие отношения Александра Романовича к княгине Дашковой после 28 июня 1762 года. Он осуждал ее за предосудительные поступки по отношению к опальной сестре Елизавете. Но потом граф примирился с княгинею, и их переписка продолжалась до смерти Александра Романовича. Конечно, граф как человек умный видел недюжинную силу в своей сестре, женщине образованной и даже ученой: таких женщин тогда совсем не было в государстве. Брат и сестра справедливо пользовались репутацией самых образованных людей среди тогдашней знати. Граф всегда интересовался передовыми людьми Европы, переписывался с Вольтером, Д’Аламбером и другими, причем, вероятно, Воронцову, как и другим, пришлось окупать эту переписку соответственными подношениями “фернейскому” отшельнику, так как последний не любил даром тратить время на корреспонденцию с “баловавшимися” литературою русскими вельможами. Вместо письма к забывавшим ублажать любившего подарки “гения остроты” последний мог разразиться какою-нибудь убийственною эпиграммою.