Годы и войны

Один раз мы с товарищами вышли за свои заграждения, пролежали три часа недалеко от проволоки противника в надежде, что он выставит секрет, но все было напрасно, и мы вернулись ни с чем.

По всему было видно, однако, что у противника оборона, несмотря на хорошее инженерное оборудование, не плотная, как у нас. Изучая обстановку в бинокль, я заметил, что от одного из бугорков, занятых немцами, тянется ряд небольших столбиков. Из этого заключил, что там наблюдательный пункт врага, а столбики обозначают линию телефонной связи с ротным командиром или батареей. Поговорил с тремя моими товарищами, они согласились присоединиться ко мне. Доложил командиру эскадрона о задуманной нами попытке захватить "языка".

Три дня мы внимательно изучали местность, стараясь определить лучшее место, чтобы пройти к окопу наблюдателя. Наше внимание привлекла к себе лощина, проходившая левее бугорка в тыл врага. Мы хорошо знали, что в темноте находящийся на бугре виден на фоне неба, которое всегда светлее земли. В два часа ночи мы сделали проход в проволоке противника, пробрались в его тыл и перерезали телефонный провод. Рядом стоял куст, мы под ним спрятались и стали ждать связистов, которые придут исправлять линию.

Ждали около часа. Наконец появились двое, идущих вдоль проволоки; они о чем-то оживленно разговаривали. Кроме оружия у нас с собой были две увесистые палки, тонкая веревка и тряпки. Мы договорились между собой, кто будет брать одного, кто - другого. Как только связисты поравнялись с нами, их оглушили, схватили, заткнули им рот тряпками, связали руки и повели, приговаривая при этом "тихо", "не убью", "иди за нами" - заученные немецкие слова.

Проход в проволоке миновали вполне благополучно и привели вместо одного "языка" - двух. Фельдшер перевязал пленным ссадины. Будить так рано командира никто не соглашался, решили ждать утра. Но командир эскадрона как-то о нашем приходе узнал и пришел сам в нашу землянку поблагодарить за успешное выполнение задания.

Вскоре мы на этом участке наступали и захватили окопы противника. Как же нас поразило их прекрасное оборудование! В землянках было даже электрическое освещение! Перед окопами тянулось много рядов проволочных заграждений, несмотря на то что от нас немцев отделяло широкое болото. Какое сравнение с нашими отдельными окопчиками, шалашами из веток! Горько было русскому солдатскому сердцу, когда мы видели такую разницу.

В 1915 году мы отошли с Карпат и заняли заранее подготовленную оборону с проволочными заграждениями. Патронов у нас было мало, а снарядов совсем не осталось. Немцы, преследовавшие нас, окопались шагах в восьмистах на опушке леса. На самом краю стоял домик лесника под соломенной крышей. Одно окно было обращено к нам, другое вбок, а дверь не была видна. Все были уверены, что этот домик как-то используется немцами.

Наши офицеры, жаждущие сильных ощущений, объявили: "Кто спичкой подожжет крышу этого домика, получит Георгиевский крест". Я и мой друг Сергей вызвались на это дело. Офицеры поставили условие; "Подходить можете ночью, а поджигать, когда станет светать". Они хотели полюбоваться на момент поджога, не портя себе притом ночного отдыха.

За час до рассвета мы залегли у проволоки противника, прислушиваясь и приглядываясь к окружающему. Когда начало светать, из окопчика, шагах в ста от нас, за кустом поднялись два немца и скрылись в лесу. По нашему мнению, это был секрет, который выставлялся на ночь к проволоке; днем, по всей вероятности, наблюдение велось откуда-то с опушки. Это заставило нас быть очень осторожными. Мы продвигались к нашей цели ползком, используя высокую траву и неровности почвы.

Подрезали нижний ряд немецкой проволоки и поползли к той стороне дома, где не было окна. Шагах в пятидесяти мы остановились. Сергей остался на месте, в готовности в любой момент отразить внезапную опасность, а я пополз вперед. Около дома встал. Но только я хотел поднести к крыше зажженную спичку, как дверь отворилась и в ней показался немец. Сергей тотчас дал выстрел по нему. Немец с криком захлопнул за собой дверь. Спичка у меня погасла. Мы пустились бегом по кустам, потом снова поползли к проходу в проволоке. Сначала нас обстреливали из двух винтовок с опушки леса, потом несколько немцев выскочили из дома и открыли беспорядочную стрельбу. Но мы были уже за проволокой и, применяясь к местности, уходили к своим. Стрельба со стороны противника усилилась. Понемногу постреливали и с нашей стороны, и пули летели через нас. Мы залегли в лощине.

Офицеры и все солдаты нашего эскадрона внимательно следили за нашей вылазкой. Многие видели, как я подходил к дому, как мы оба бросились бежать, слышали, конечно, и стрельбу и считали нас погибшими. Солдаты ругали офицеров за их затею - за то, что велели действовать на рассвете, а не ночью. Все очень удивились и обрадовались нашему благополучному возвращению.

Вместо Георгиевских крестов нам вручили медали.

После очередного сидения в окопах нас сменили, и мы отдыхали в лесу, в пятнадцати верстах от реки Стоход. Однажды, получая порции мяса на обед, я их взвесил, в них оказалось на круг до восемнадцати золотников вместо законных двадцати пяти. (Золотник - 4,26 грамма.) Помня приказ командира полка в подобных случаях обращаться непосредственно к нему, я так н поступил. Когда доложил полковнику, он спросил меня: из какого я эскадрона, точно ли взвесил порции? После моего ответа он приказал идти и обещал принять меры.

Уходя от полковника, я уже раскаивался в сделанном и думал, что было бы лучше эти порции снести командиру своего эскадрона. Угрызения совести усиливались еще и потому, что я знал - виноват в этом не командир, а вахмистр.

Ни другой день меня вызвал командир эскадрона. Мне уже было стыдно идти к нему. Командир сидел за столиком, сделанным нашими руками, и курил. Пригласил меня сесть и после паузы сказал с укором: "Зачем ты, Горбатов, обратился к командиру полка? Почему не принес эти порции мне? Неужели ты и другие солдаты думаете, что я мог воспользоваться вашими золотниками?" "Нет, мы так не думаем. Но так приказывал командир полка", - ответил я. Пристально посмотрев на меня, он предложил папиросу, но тут же спохватился: "Да, ведь ты не куришь и не пьешь. Ты, Горбатов, хороший солдат, но мог бы быть еще лучше, если бы меньше всех учил, как жить, побольше думал бы о себе. Ты имел бы уже четыре креста! Брось ты эту привычку, она тебя до добра не доведет. Но я вижу, ты раскаиваешься в своем поступке. Правда?"

Я вышел красный как рак. Ведь наш строгий ротмистр Сабуров по сравнению с другими командирами эскадронов был справедливым человеком...

Там же, на Стоходе, нас застала Февральская революция.

Мы, солдаты, еще ничего не зная, все-таки заметили, что офицеры почему-то растеряны: ходят один к другому, собираются группами, что-то обсуждают, горячатся. Что случилось?

Денщикам удавалось иногда услышать из офицерских разговоров отдельные слова: "все прогнило, все продажно", "этого нужно было ожидать", "бездарные правители", "на краю пропасти" и т. п. Все это немедленно передавалось нам. Начальство молчало, а "солдатский вестник" работал, в скоро мы узнали об отречении царя.

Нас интересовало отношение офицеров к этому событию. Через денщиков мы старались узнать их настроение. В солдатской же среде большинство считало так: "Раз покончено с царем, значит, скоро будет покончено с войной". Лишь немногие тревожились; как же мы будем жить без царя.

Нашлись среди нас и такие люди, которые, как оказалось, разбирались в политике, понимали, что к чему, и старались разъяснить события солдатам. Раньше я не догадывался, что у нас в полку есть революционеры. Возможно, они со мной не заговаривали о политике, потому что видели, что я целиком захвачен солдатским фронтовым трудом и фронтовым бытом, и не рассчитывали заинтересовать меня политикой.

Официально об отречении царя Николая II от престола нам объявили через несколько дней, - вероятно, ждали инструкций "сверху". Ввиду того что мы были на передовой, объявили манифест поэскадронно. Командир нашего эскадрона Сабуров - теперь уже подполковник - каким-то несвойственным ему ласковым голосом после чтения манифеста объявил нам, что сейчас создано Временное правительство, которое состоит из людей умных, солидных. Нашей задачей по-прежнему остается крепкая дисциплина, безоговорочное выполнение приказов начальства; вся армия должна подчиняться правительству, а солдат - своим начальникам. Будем вести войну с немцами до победного конца.