Жуковский

Денег, отпущенных правительством, едва хватило на постройку центральной части здания. Она стояла одинокая, с глухими брандмауэрами вместо боковых крыльев, возвышаясь над соседними домами, как огромный безрукий калека. Коллекции теснились, негде было размещать новые экспонаты, и только «доброхотные даяния» отдельных частных лиц позволяли надеяться на то, что и у этого недостроенного дома наступит свой радостный день.

А народ, простой русский народ, уже успел полюбить Политехнический музей. С переездом в новое здание его двери широко открылись всем, кому были дороги интересы русской науки. И не только любопытные экспонаты притягивали к себе посетителей. Пожалуй, еще больше их привлекала возможность услышать общедоступные популярные лекции, живое слово, которое несли народу лучшие люди нашей науки.

Среди тех, кто выступал в стенах музея, были учителя Жуковского В. Я. Цингер и А. X. Репман, о своих работах рассказывали В. Р. Вильямс и Д. Н. Прянишников, впоследствии известные советские академики. Разумеется, что Н. Е. Жуковский и К. А. Тимирязев тоже украшали этот не очень большой, но дорогой своими именами список.

С 1878 года регулярно раз в неделю в большой аудитории нового здания на Лубянке проводились «Воскресные объяснения коллекций музея». Они начинались ровно в двенадцать, но еще задолго до полудня пестрая толпа осаждала вход, охваченная одним желанием — проникнуть в аудиторию, захватить лучшее место.

Студенческие тужурки, гимназические мундиры, скромные костюмы курсисток, рабочие косоворотки и мещанские поддевки… Самые разные люди тянулись сюда. И если бы аудитория музея вмещала не четыреста человек, а больше, она была бы точно так же заполнена до отказа.

Но если простой народ, искавший знаний, в значительной степени удовлетворяли «Воскресные объяснения…», то интеллигенции хотелось большего.

Ученые, связанные с музеем, охотно пошли навстречу этим пожеланиям. Часть заседаний, происходивших в стенах музея, была открытой для всех, кто хотел на них попасть.

«Целое волнующееся море голов, преимущественно учащейся молодежи, среди которой попадаются и почтенные старцы, и солидные дамы, и блестящие военные. Уже восемь часов вечера. Сейчас начнется интересна I лекция. Взоры всех обращены на обтянутый полотном экран и на эстраду, где с минуты на минуту должен появиться лектор, имя которого успело прогреметь не только в России, но и за границей…» — так вспоминал профессор Д. К. Покровский.

Но, впрочем, в рассказе о музее мы несколько увлеклись и забежали вперед. Мы еще вернемся к нему. Нам предстоит узнать об окрепшей дружбе Тимирязева и Жуковского, о тех необычных исследованиях, которые проделал Николай Егорович под влиянием своего славного друга, о том, как позвал его в свою область знания великий ботаник и великий механик делом ответил на этот дружеский призыв. А сейчас снова назад, к 1872 году…

За круглым столом — небольшая группа людей. Удобно откинувшись в мягких креслах, они пьют чай, делая пометки на листках бумаги. Ярко светит керосиновая лампа. Подле небольшой черной доски, с мелком в руках, стоит Жуковский. Начертив схему колебаний маятника, Николай Егорович выводит сложные дифференциальные уравнения. Так проводят вечер гости профессора Александра Григорьевича Столетова.

Подобно Брашману, сплотившему вокруг себя математиков и создавшему Московское математическое общество, профессор Столетов стремится сблизить физиков. Впрочем, глубочайший знаток физики, Столетов одновременно и великолепный математик, в совершенстве владеющий сложным искусством анализа. Столетов прозорлив и дальновиден, энциклопедически образован. И не случайно встречает Николай Егорович в его уютной квартире своих учителей и друзей по кружку Брашмана — Цингера и Слудского.

Жуковского не может не удивлять широта знаний Столетова. Самые различные темы захватывают в своих беседах члены кружка ученых, объединившихся вокруг Александра Григорьевича; но сколь ни специален тот или иной вопрос, у Столетова всегда найдутся соображения, укрепляющие или же, напротив, разбивающие точку зрения собеседника.

И, наконец, доброму, отзывчивому человеку, каким был Жуковский, не может не импонировать теплота, с которой поддерживает Столетов молодежь, Николай Егорович с удовольствием наблюдает за участием профессора Столетова к людям, искренне любящим науку.

Жуковский с огромным уважением относится к Столетову-ученому. Но не менее близок ему и Столетов-человек. На вид строгий, недоступный, он восхищает Николая Егоровича своей непринужденностью. Вот отставлена доска, покрытая формулами. Столетов садится за рояль, а его друг — астроном Бредихин — берет в руки скрипку…

Занимаясь с гимназистками, Жуковский пришел к выводу о необходимости физической трактовки различных проблем механики. Родившаяся в процессе преподавания, эта мысль была драгоценной находкой. Беседы в столетовском кружке отгранили алмаз. И не раз впоследствии доводилось ученикам Николая Егоровича слышать от него гордые слова; «А ведь я физику хорошо знаю. Надо и вам подзаняться физикой». Где, как не в столетовском кружке, родилась и окрепла эта любовь к физике?

Но не только новые знания почерпнул Николай Егорович в беседах у Столетова. Великий ученый передал ему и свою жаркую страстность общественника, стремление популяризировать и распространять завоевания науки среди широких слоев русской интеллигенции.

Мысли теснятся в голове у молодого преподавателя, когда, возвращаясь от Столетова, он садится за свою магистерскую диссертацию. Жуковский писал ее в свободные от занятий часы, а такие часы могла предоставить ему только ночь. Педагогическая нагрузка молодого преподавателя очень велика. Бывали недели, когда он отдавал преподаванию до сорока часов. А к каждому часу в аудитории, к каждому заседанию научных обществ и кружков, членом которых состоял Николай Егорович, нужно было готовиться долго и тщательно.

Поздние бдения больно ранили материнское сердце. И ночами в доме Жуковских не раз происходили сражения. Не поднимая голоса выше полушепота, чтобы не разбудить остальных членов семьи, Анна Николаевна настойчиво заставляла Николеньку гасить лампу. Но стоило матери уйти к себе, как он зажигал свет снова.

Каждый смотрит на мир по-своему. И если для Анны Николаевны главное в жизни — забота о здоровье детей, то для Николая Егоровича не было ничего важнее исканий в науке. А при такой точке зрения где уж тут думать о здоровье.

Но вот все позади. За столом, покрытым плотным сукном, собрались члены комиссии. Жуковский отстаивает свое право стать магистром прикладной математики. Тема его диссертации — «Кинематика жидкого тела». Оба учителя Жуковского — и Цингер и Слудский — выступают официальными оппонентами. Вместе с Федором Евпловичем Орловым они немало повлияли на него, чтобы он сосредоточил свои интересы на занятиях механикой жидкости, в частности, кинематикой.

Слово «кинематика» в буквальном переводе с греческого означает движение. Так называется раздел механики, трактующий вопросы движения с чисто геометрической точки зрения. С кинематикой соседствует статика, изучающая силы, приложенные к телу, находящемуся в равновесии.

За статикой и кинематикой следует третий, наиболее сложный раздел — динамика. Здесь сочетаются закономерности, установленные и статикой и кинематикой. В отличие от статики динамика рассматривает движение тела под действием приложенных к нему сил.

Как мы увидим позднее, Жуковский отдал много усилий для развития этого труднейшего раздела механики. Его исследования в области кинематики, в том числе и то, что составило предмет магистерской диссертации, по справедливости можно назвать плацдармом, предмостным укреплением, с которого великий ученый ринулся на раскрытие тайн динамики.

Приступая к работе над диссертацией, Жуковский изучил труды своих предшественников. Он вчитывался в страницы сочинений француза Пуансо — им была дана аналитически точная и яркая картина движения твердого тела. Он штудировал труды великих математиков Эйлера, Лагранжа и Коши, глубоко проанализировавших кинематику жидкости.