Дневник заключенного. Письма

А. Э. Булгак

Краков, 24 июня 1904 г.

Дорогая Альдона!

Только теперь отвечаю тебе на письмо от 8/VI 1904 г. Спасибо за твои сердечные слова. Действительно, я чувствую себя довольно плохо, к этому у меня сейчас много причин. Здесь теперь такая жара, пыль и смрад, что прямо-таки нечем дышать. Впрочем, это не так важно. Хуже всего то, что на меня теперь нашла апатия и мне не хочется ничего делать… Единственно, о чем я мечтаю, это о том, чтобы выехать куда-нибудь в деревню, но это лишь мечты, – я должен оставаться здесь и продолжать свою жизнь. Никто меня к этому не понуждает, это лишь моя внутренняя потребность. Жизнь отняла у меня в борьбе одно за другим почти все, что я вынес из дома, из семьи, со школьной скамьи, и осталась во мне лишь одна пружина воли, которая толкает меня с неумолимой силой… Возможно, что это мое тяжелое настроение скоро пройдет. Крепко поцелуй от меня деток своих. Тебя также крепко целую. С каким наслаждением я обнял бы наши леса и луга, дом, сосны во дворе и саду и все наши родные места! Но если я вернусь, то ведь и они не такие, как прежде, и я так изменился. Столько лет прошло, столько лет жизни, страданий, радостей и горя… Будьте здоровы. Крепко вас обнимаю.

Ваш тот же

А. Э. Булгак

[Краков] 20 сентября 1904 г.

Моя дорогая Альдона!

Твое грустное письмо и меня сильно опечалило. [43] Я не буду утешать тебя. Надо переболеть… Меня жизнь утомила. Тот колосс, [44] который меня мучит, уже колеблется на своих глиняных ногах, но еще имеет достаточно сил, чтобы отравить мне жизнь. Моя милая Альдона, твое горе вместе с тем и мое горе, и слезы твои – также мои слезы. Где-то там, далеко-далеко, я вижу солнышко. Для нас с тобой оно различно, но будем о нем всегда помнить, и тогда боль наша утихнет и тепло зальет наши сердца, ибо мы поймем смысл и цель наших страданий.

Крепко и горячо целую и обнимаю тебя.

Твой Ф[еликс]

А. Э. Булгак

[Краков] 5 декабря 1904 г.

Дорогая моя!

Сердечное тебе спасибо за письмо. Хотелось бы побывать у вас, обнять, увидеть детей, поиграть и пошалить с ними и вспомнить давние, старые времена. Мне неприятно, что я доставил тебе столько хлопот своей предыдущей открыткой, ты ведь знаешь, что, как и до сих пор, я как-нибудь выйду из положения. Эта постоянная борьба за материальное существование страшно изнуряет, мучит меня и мешает моей непосредственной работе. Но у меня нет детей, я один, поэтому не стесняйтесь со мной. Я не пишу большого письма, так как, поверь, не мог бы ничего интересного написать о себе. Я живу со дня на день, а взор мой, как обычно, устремлен вдаль, и мечты гонят меня по свету. [45] Однако борьба за средства существования порядочно утомила меня, В физическом отношении чувствую себя неплохо. Беда только со сном: то хочется спать очень много, то не могу уснуть до 4–5 часов утра, так уже несколько дней подряд.

Будьте здоровы, мои дорогие, сердечно обнимаю и крепко целую всех вас.

Ваш Ю[зеф]

А. Э. Булгак

[X павильон Варшавской цитадели] 5 сентября

1905 г.

Моя дорогая!

Благодарю тебя за письмо, я его получил после того, как написал тебе.

Пока чувствую себя здесь неплохо – ведь всего 7 недель прошло со дня моего ареста, [46] здоровье хорошее, книги имею.

Как видно, ты обеспокоена мной, но ведь ты знаешь мою натуру, я даже в тюрьме, строя жизнь из мыслей и мечтании, из своих идей, могу себя назвать счастливым. Мне только недостает красоты природы, это тяжелее всего. Я страшно полюбил в последние годы природу. Раньше я мечтал, что поеду куда-нибудь в деревню, теперь в тюрьме мечтаю о том, что, когда буду на свободе и буду легальным, когда мне не нужно будет скрываться, скитаться по чужбине – приеду в наш уголок. [47]

Во всяком случае, на этот раз я не буду столько сидеть, как раньше. Мое дело не серьезное, а наказания теперь легче. Буду наказан не административно, а судебно, поэтому смогу себя защищать. А ты, моя Альдонусь, не думай о свидании со мной в тюрьме. Не люблю я свиданий через решетку, при свидетелях, следящих за движением каждого мускула на лице. Такие свидания – это только мука и издевательство над человеческими чувствами, и поэтому специально приезжать не стоит. Увидимся при других обстоятельствах.

Обними и поцелуй от меня искренне всех ребят. Хотел бы знать, какие люди выйдут из них. Напиши, как вы живете. Обо мне не беспокойся, ведь из страданий тоже можно высечь долю счастья. Обнимаю и целую вас всех.

Ваш Феликс

И. Э. Дзержинскому [48]

X павильон [Варшавской цитадели] 12 сентября'

1905 г.

Мой дорогой!

Итак, ты видел зверя в клетке. Когда ты вошел в комнату «свиданий», то с удивлением оглядывался, разыскивая меня. И вот ты увидел в углу серую клетку с двойной густой проволочной сеткой, а в ней твоего брата. А дверь этой клетки охранял солдат с винтовкой. Коротким было это наше свидание, мы почти ничего не успели друг другу сказать. Поэтому я буду тебе писать, а ты присылай мне от поры до времени какую-нибудь открытку с видом и привет. Я смотрю на эти открытки (я поставил их на стол), и глаза мои радуются, сердце ликует, грудь расширяется, и я вижу, словно живых, и улыбаюсь тем, кто прислал мне эти открытки, и мне тогда не грустно, но я не чувствую себя одиноким, и мысль моя улетает далеко из тюремной камеры на волю, и я опять переживаю не одну радостную минуту.

Это было так недавно. Была весна, могучая, прелестная весна. Она уже прошла, а я здесь преспокойно сижу в тюремной камере, а когда выйду – опять зазеленеют луга, леса, Лазенки, [49] зацветут цветы, сосновый бор опять мне зашумит, опять в летние лунные ночи я буду блуждать по загородным дорогам, возвращаясь с экскурсий, [50] в сумерках прислушиваться к таинственным шепотам природы, любоваться игрой света, теней, красок, оттенков заката – опять будет весна.

А теперь я отдыхаю от жизни; одиночество и бездеятельность пока не тяготят меня, время проходит быстро – я учусь, читаю, много сплю; и так проходит день за днем. Правда, прошло лишь восемь недель, а передо мною целые годы, но мысль об этом не томит меня теперь, это меня мало трогает. Мне только грустно, если из-за меня грустят мои друзья; но время и жизнь, которые для них не остановились ни на минуту, быстро вылечат их новыми горестями и радостями…

А я… я не раз сжигал за собой мосты. Быть может, это была не сила – c'était la fatalité! (A propos [51] – будь добр пришли мне какую-нибудь французскую элементарную грамматику – не могу справиться со склонениями.)

Твое письмо я получил; ты спрашиваешь, какая у меня камера и т. д. Так вот, в нескольких словах: камера большая – 5 на 7 шагов, большое окно с граненым стеклом, пища приличная, немного молока подкупаю сам. Прогулка 15 минут. Библиотека. Покупка два раза в неделю. Письма – пол почтового листика в неделю. Ванна [раз в месяц]. Сижу пока один. «Тюремной» тишины здесь нет. Через открытые форточки порой долетают очень отчетливо солдатские разговоры и песни, грохот телег, военная музыка, гудки пароходов и поездов, щебет воробьев, шум деревьев, пенье петухов, лай собак и различные другие звуки и голоса, приятные и неприятные.

Как видишь, брат, мне не так плохо, у меня теперь есть время думать, я смотрю на полученные открытки, с них улыбаются мне лица… И, находясь в тюрьме, имея перед собой долгие, томительные годы, – я хочу жить. Будь здоров.