Сокол-1

— Братцы, больше жизни, больше мужества. Родина не забудет лучших своих сыновей! — и смотришь, все заулыбались, оттаяли сердцем и душой, уже совсем по-другому воспринимают новую боевую задачу.

А Родина между тем действительно не забывала о своих сыновьях, сражающихся за правое дело на Пиренейском полуострове. В один из дней пришла весть о награждении многих летчиков орденами Красного Знамени. Среди них были Гусев, Девотченко, Доброницкий, Шестаков и другие.

Лев тут же заторопился в госпиталь. Радостную весть нужно было немедленно сообщить Косте, недавно подбитому в жестоком бою, Александру Ивановичу — она будет для них самым лучшим лекарством.

Отправился в Валенсию на легковой машине. Пока хлопцы возле госпиталя отряхивались от пыли, затягивались сигаретами, некурящий Шестаков буквально ворвался в палату, засыпал Гусева и Доброницкого цветами, апельсинами, шоколадом, а потом после взаимных объятий, встав по стойке «смирно», торжественно произнес:

— Поздравляю вас, Александр Иванович, и тебя, Костя, с высокой правительственной наградой — орденами Красного Знамени!

Он первым привез им радостную весть. Это было видно по их вытянувшимся от удивления, посвежевшим в госпитале лицам.

— Неужели это правда? — непроизвольно вырвалось у Кости.

— Чистейшая… Вот и хлопцы подтвердят, — показал на ввалившуюся в палату с огромными букетами в руках компанию. — Да разве с такими вещами шутят?

— Ну, спасибо, Лев, за хорошее известие. А тебя наградили?

— Конечно, и меня, и многих других.

— Тебя с особым удовольствием поздравляю, Лев. Ты это особенно заслужил, молодчина!

— Спасибо, Александр Иванович. Всем, что мною сделано, я обязан Девотченко и вам. У вас обоих учился.

— Хорошо, что ты так думаешь, мне приятно это слышать, — поблагодарил Гусев. — Только знай, Лева, ты и сам не лыком шит.

— Конечно, не лыком, — с лукавинкой в голосе отозвался Лев, — на донецком угле замешан, авиационным бензином пропитан, испанскими мандаринами вскормлен — и тут же в подтверждение своего «тезиса», под дружный смех летчиков, крепкими зубами впился в сочный, золотистый плод…

Вскоре после этого посещения Александр Гусев вышел из госпиталя, позвонил в штаб ВВС, оттуда сказали, чтобы он прибыл на прием к генералу Сиснеросу.

Что случилось? Сиснерос приглашал к себе Гусева редко, когда в том действительно была острая необходимость.

Все стало ясно с первой минуты разговора.

— Принимайте командование группой И-16. Девотченко не оправдал надежд, — сказал генерал без обиняков и как будто обухом ударил Гусева по голове. «Девотченко не оправдал надежд? Да быть такого не может!» Но не станешь же спорить с командующим ВВС республики, не будешь и расспрашивать у него, что случилось. Дан приказ, его нужно выполнять.

Уже среди своих летчиков Александр Иванович узнал, что произошло с Девотченко. Тремя эскадрильями он должен был прикрывать скоростные бомбардировщики СБ, имевшие крайне ответственную задачу: нанести удар по скоплению танков противника на подступах к Теруэлю.

Уже подходили к цели, когда Девотченко увидел вражеские бомбардировщики, следовавшие к городу. Не выдержало сердце бойца, двумя эскадрильями он набросился на них, разогнал, заставил повернуть обратно, двух сбил. Но в это же время и на наших СБ навалились «мессершмитты». Оставшаяся эскадрилья прикрытия, возглавляемая Платоном Смоляковым, отбивалась изо всех сил, но фашистов-то раз в пять было больше.

В конце концов СБ сделали свое дело, правда, два из них не вернулись, экипаж третьего спасся на парашютах. Все истребители Смолякова получили повреждения, да и он сам еле дотянул до аэродрома.

Вот к чему привела совершенно несвойственная Девотченко горячность. Откуда она у него взялась? Нервы сдают? Что ж, и это вполне возможно. Но все равно, такое не прощается. Девотченко вернулся в свою эскадрилью. Случившееся с ним осмысливалось каждым на свой лад. Одни считали, что с командиром поступили несправедливо. Другие высказывались в том духе, что все правильно, но можно было обойтись помягче. Шестаков, высоко ценивший Девотченко, вообще не знал, что и думать по этому поводу.

Все проходили боевую школу, все здесь случалось впервые, и, конечно, каждый раз нужно было извлекать единственно правильные уроки, которые пригодились бы всем в будущем.

Девотченко понял это, собрал эскадрилью, по косточкам разобрал тот злополучный полет, подчеркнул: приказ — закон, никакие отступления от него недопустимы.

Приказ — закон… Шестаков впервые по-настоящему почувствовал, как слова эти наполнились для него осязаемой плотью. До сих пор он, хоть и следовал их железной логике, не особенно задумывался над ними. Раз так говорят — значит, так нужно… Сейчас понял: весь смысл службы, поражения и победы, жизнь и смерть заключены в этих двух, коротких, как выстрел, словах.

В жестоких испытаниях на испанской земле Лев Шестаков проходил свою академию войны.

…Не в силах противостоять превосходящим силам врага, истекая кровью, теряя лучших своих бойцов, республиканцы вынуждены были сдавать позицию за позицией. В ночь на 23 февраля они оставили Теруэль. Так трагично завершилась продолжавшаяся около двух месяцев операция.

За это время эскадрилья Девотченко уничтожила около 20 вражеских самолетов. Свои потери — пять летчиков. Лев Шестаков лично сразил еще трех фашистов. А тот, с эмблемой змеи на борту, как выяснилось, был немецкий ас, заместитель командира эскадрильи.

Что ж, можно было бы гордиться всем этим, да угнетала гибель боевых друзей. Пять летчиков — четвертая часть эскадрильи. А кто знает, какие еще испытания ждут их впереди?

…В разгаре испанская зима. Как ни странно, но в этой южной стране она оказалась во многом похожей на русскую, с метелями и снежными заносами, разве что морозы поменьше. Прибавилась новая забота — нужно все время расчищать от снега аэродром, а техники для этого никакой, даже лопат недоставало. Ребята по-всякому приспосабливались, но самолетные стоянки, взлетное поле держали в постоянной готовности.

В конце февраля — начале марта, вылетая на разведку, летчики все чаще привозили сведения о мощном сосредоточении неприятелем боевой техники и живой силы. Было совершенно ясно: враг готовится к новому решительному натиску.

И точно: 9 марта 1938 года франкисты развернули наступление по всему Арагонскому фронту. Его цель — разделить республику надвое, выйти к Средиземному морю, затем по частям уничтожить основные силы сопротивления, поставить народ на колени и тем завершить свою черную войну.

На авиаторов республики снова легла непомерно тяжелая нагрузка. Теперь преимущество врага в воздухе было явным. От наших соколов требовалось воевать не числом, а умением. И они старались, как только могли, все время совершенствуя свою тактику.

Главным сейчас было — беречь свои силы, не давать редеть своим рядам. Поэтому чаще всего вылетали тремя-четырьмя эскадрильями, тесно держались друг друга, как бы превращаясь в летучую неприступную крепость, в которой были свои ударные силы, а также силы поддержки и прикрытия. Лев Шестаков со своим звеном в составе Матвеева, Журавлева все время был в ударном кулаке, действовал с особой злостью, ненавистью и сумел в короткий срок сбить один за другим еще три самолета.

За пять дней наступления враг очутился в тридцати километрах от аэродрома. Дело принимало крутой оборот. Пришлось срочно перебазироваться на левый берег реки Эбро. Там уже сидела группа «москас» Александра Гусева.

Аэродрома как такового в сущности не было. Наспех расчищенная площадка для взлета, кое-как оборудованные места для стоянок самолетов. И жилых помещений никаких, кроме старой, насквозь пропитанной карболкой ветеринарной лечебницы. Разместились в ней.

Да, условия не из лучших. Но даже в этой обстановке летчики не падали духом.

Противник жмет. Через два дня — перебазирование на аэродром Лерида. Чем могли добровольцы-истребители ответить на натиск врага? Только увеличением количества боевых вылетов. Но ведь и для них существует какой-то предел, да и физические силы летчиков не безграничны. Многие из них уже страдали нервным истощением, им хоть немного бы отдохнуть, опомниться. Но где там! Фронт катится по пятам, нужно сражаться.