Денис Давыдов

На год младше Алексея и на 11 лет старше Дениса, Александр Давыдов в 1801 году был штабс-ротмистром Кавалергардского полка, через год стал ротмистром, сравнявшись таким образом в чине с Ермоловым — гвардии капитан по Табели о рангах соответствовал армейскому подполковнику, а в 1804 году был произведен в полковники и принял 5-й, так называемый «генеральский», эскадрон. «Ермоловских» высот он впоследствии не достиг, зато стал владельцем знаменитой Каменки Чигиринского уезда Киевской губернии и мужем прекрасной Аглаи де Граммон, которой посвятили свои восторженные стихи и его кузен, и Александр Пушкин, и многие иные поэты… Кстати, в Каменке Денис будет общаться с еще одним кузеном — прославленным генералом Николаем Николаевичем Раевским, как пишет о нем Давыдов в своих воспоминаниях — «с детства моего столь любимом мною человеком»; но тогда, в начале столетия, Раевский пребывал в отставке, вне Петербурга…

Имена эти еще не раз прозвучат на страницах нашего повествования, а мы пока остановимся лишь на одном из них: поручик лейб-гвардии Преображенского полка Сергей Никифорович Марин. На восемь лет старше Давыдова, он был уже широко известен и популярен не только в гвардии — как иные «гвардейские шалуны», но также в петербургском и даже в московском обществе.

Жизнь изначально его не баловала: Марин семь лет прослужил унтер-офицером в Преображенском полку, только в 21 год, в конце 1797-го, вышел в офицеры, но вскоре сбился с ноги при прохождении на вахтпараде и за то был разжалован в рядовые… Хотя через полгода он сумел понравиться императору Павлу, когда, стоя на посту лихо, «по-гатчински», взял «на караул» и был тут же пожалован прапорщиком, а еще полгода спустя — произведен в подпоручики, но смертельная обида на государя осталась. В трагическую ночь 11 марта 1801 года он командовал одним из караулов в Михайловском замке и не только пропустил во дворец заговорщиков, но есть свидетельства, что несчастный император был задушен именно его шарфом ^{27}.

Однако отнюдь не участие в цареубийстве сделало Марина популярным человеком в обществе. Он был поэтом — хорошим, смелым и ироничным.

Когда вступивший на престол Павел I начал заменять ненавистную ему «потёмкинскую» форму подобием прусских мундиров, а в армии стала утверждаться «гатчинская дисциплина», Марин тут же откликнулся на это злыми стихами:

Стихи эти, не слишком казистые, враз узнала вся гвардия! В конце павловского царствования появилась «Пародия на оду 9-ю Ломоносова, выбранную из Иова»:

и далее следовала жесточайшая критика Павла I и его деяний. Впрочем, будем объективны: суждения Марина не всегда были справедливы, хотя многие думали тогда так же, как и он.

Поэт писал: «…одевши по-дурацки, / В казармы кучами набить…» — между тем как павловские мундиры оказались гораздо более удобными и функциональными, нежели последующие александровские, а казарменное расположение личного состава, до сей поры сохранившееся, наиболее отвечает интересам боевой готовности… Ну и так далее. Однако в стремлении к наведению порядка Павел Петрович настолько перегнул палку, что любые его новации принимались в штыки.

В начале XIX столетия Марин числился армейским поэтом под нумером первым, и дружба с ним была для юного Давыдова высокой честью. А что такое был Давыдов для Марина? Сергей Никифорович водил тогда знакомство с действительным статским советником Алексеем Николаевичем Олениным — вскоре ставшим директором Публичной библиотеки и президентом Академии художеств, директором императорских театров Александром Львовичем Нарышкиным, поэтом и драматургом князем Александром Александровичем Шаховским и даже с «патриархом русской поэзии» Гаврилой Романовичем Державиным — тогдашним министром юстиции…

Однако роль «младшего товарища» явно была не в характере Дениса, и вскоре о нем заговорили и в гвардии, и в столице. Определенно, что не без влияния Марина он обратился к сатирической поэзии, направив стрелы своей сатиры на самую вершину российского общества…

Казалось бы, с чего? Ведь, говоря словами Пушкина, это было «дней Александровых прекрасное начало» [61], и прозвище «Ангел» еще держалось за молодым государем, твердо пообещавшим в день своего вступления на престол, что «все будет, как при бабушке!». Конечно, никто из венчавшихся в России на царство ни разу не сказал, что при нем будет еще хуже, чем было до него, и каждый «озвучивал», как это теперь говорится, именно то, чего от него ждали, все же большая часть служилого дворянства реально надеялась на возвращение екатерининских «вольностей». Любимый внук покойной государыни это обещал, отнюдь не собираясь возвращать империю в эпоху тотального казнокрадства и вседозволенности. Но и продолжать наводить порядок твердой рукой — пусть не столь жестко и торопливо, как его папенька — он также не мог, ибо отныне и до конца царствования его станет преследовать призрак убиенного государя…

Александр Павлович был человеком совершенно иного склада, нежели предшествовавшие ему на троне Павел Петрович и Екатерина Алексеевна — хотя к бабке по своему характеру он был ближе, ибо как она была известной лицемеркой, так и про внука ее говорили, что он «фальшив, как пена морская», но это было позже. Хотя сама Екатерина II давно подметила его страсть к позе и писала: «Господин Александр — великий мастер красивых телодвижений».

Аустерлиц и Тильзит, существенно поколебавшие авторитет государя в обществе, были еще далеко, грядущего создания «военных поселений» никто и предположить не мог, даже граф Аракчеев, по имени которого историки нарекут эпоху «аракчеевщиной», жесткий и безукоризненный исполнитель государевых предначертаний, пока оставался не у дел, высланный Павлом I из Петербурга.

Так что вера в молодого царя была, от него еще многого ожидали… Откуда ж тогда взялась давыдовская ирония? Ответ прост: кавалергарды слишком близко стояли ко двору. Они несли службу в Зимнем дворце, выполняли обязанности адъютантов при монарших особах, присутствовали на придворных балах… Существовал даже термин: «вход за кавалергардов», ибо на празднествах в Зимнем офицеры полка обеспечивали охрану царской фамилии, пропуская во внутренние покои лишь тех, кто имел на то соответствующее право — высших сановников, генералитет. Кстати, «во время выходов кавалергардские офицеры собирались в тех же покоях, где собирались и лица, имеющие „вход за кавалергардов“» [62].

А потому они много чего видели и слышали — тем более что их самих не замечали и, соответственно, не стеснялись: в присутствии замершего у дверей корнета или поручика государь вполне мог продолжать тот щекотливый разговор, который неминуемо прекратил бы при появлении генерала… О том же, что корнет, как истинный верноподданный, впитает в себя все сказанное его монархом и потом обсудит это с товарищами — помните, у князя Волконского: «жизнь наша дневная с впечатлениями каждого», — император вряд ли задумывался. В своей партикулярной ^{28} жизни Александр I выглядел гораздо менее привлекательным…