Воспоминания советского посла. Книга 1

В лифте во время спуска вниз я хлопнул по плечу стоявшего у рычага рабочего и дружески сообщил ему:

— В России революция! Теперь скоро конец войне!

— Конец войне? — засмеялся тот. — Это хорошо!.. А царь того?..

— Да, да, того! — тоже засмеялся я, вдруг ощутив прилив необыкновенной нежности к этому скромному представителю британского пролетариата.

В вагоне подземки я чувствовал себя победителем. С горделивым сознанием своего превосходства я смотрел на ряды молчаливых англичан, уткнувшихся в газеты, и мысленно обращался к ним с укором сожаления:

— Жалкие люди! Вот вы сидите, читаете, дышите, живете и не знаете самого важного и великого, что случилось в мире! Вы не знаете, что в России революция!

И я с молчаливым презрением оглядывал моих спутников по вагону.

Сойдя с подземки, я пустился почти бегом к дому, где жил П. В. Карпович, о котором я уже говорил на страницах этих воспоминаний. Я громко и решительно постучал во входную дверь. Заспанная горничная мне нехотя открыла.

— Мистер Карпович дома? — громко спросил я,

— Господи боже! — всплеснула руками горничная. — Да ведь уже час ночи! Он спит!

— Ничего, я его разбужу!

И к немалому ужасу горничной я помчался вверх по лестнице во второй этаж, где находилась комната Карповича.

— Петр Владимирович, вставайте! — кричал я, барабаня в запертую дверь комнаты.

— А? Что? Кто там? — раздался заспанный голос изнутри. Я назвал себя и забарабанил еще энергичнее. Наконец, щелкнул замок, и я очутился в комнате Карповича.

— Вставайте! Вставайте! — продолжал я восторженно, — в России революция! Царь свергнут! Армия восстала!

Карлович, полуодетый, вскочил с кровати и, сжав меня в своих железных объятиях (он был очень сильный человек) так, что у меня дыханье сперло, не то радостно, не то угрожающе прохрипел:

— Нет, вы не врете? Не мистифицируете меня? Это правда?

— Правда, конечно, правда! Вот, читайте!

И я сунул Карповичу несколько захваченных с собою гранок.

Он торопливо пробежал их и схватился за голову.

— Так это правда? — точно не доверяя своим глазам, в страшном волнении шептал Карпович. — Так это правда? Дожили-таки! Дождались! Ныне отпущаеши!..

— Идемте к Берзиным! — пригласил я его, — Я за вами приехал. Там все собираются.

— Сейчас! Сейчас!

Несколько минут спустя мы мчались на автомобиле по опустевшим улицам спящего Лондона…

У Берзиных собралось уже целое общество. Было человек двадцать, и подходили все новые и новые люди. Трещал звонок, хлопали двери, в тесных комнатах эмигрантской квартиры становилось все оживленней и шумнее.

O чем мы говорили в ту темно-туманную мартовскую ночь? Какие планы строили? Какие дали провидели? Какие желания высказывали? Какие клятвы давали?.. Я не берусь сейчас сказать. Знаю только, что в ту памятную мартовскую ночь мы все жили в каком-то особом мире, в котором человеку удается побывать лишь однажды в жизни. Это был мир революционного вдохновения, которое двигает людей на совершение невозможного.

Мы разошлись с первыми лучами солнца, приветствуя восходящее светило громкими возгласами:

— Да здравствует революция!

И крепко пожимая друг другу на прощание руки, все в один голос говорили:

В Россию!

Отклики в Англии

Весть о революции в Петрограде поставила на ноги не только нас, русских эмигрантов, прибитых волнами событий к берегам туманного Альбиона. Она упала, подобно сверкающему метеору, и в среду английского народа. И сразу же обнаружилось, что здесь на Британских островах, это великое историческое событие вызывает двойственную реакцию.

Господствующий класс встретил русскую революцию с весьма смешанными чувствами. С одной стороны, он был доволен, что от власти устранена романовская клика, которую он считал совершенно неспособной вести войну и которую он подозревал в желании заключить сепаратный мир с Германией. С другой стороны, он с большим беспокойством смотрел в перспективы будущего. Революция для каждого доброго английского буржуа — анафема. Революция же в разгар ожесточенной войны с могущественным врагом — анафема в квадрате. Две души боролись в груди британского господствующего класса и, пожалуй, чувство тревоги было сильнее, чем чувство удовлетворения. Все внимание руководящих кругов после февраля концентрировалось на вопросе: каково будет новое правительство? И как оно будет воевать: лучше или хуже старого? Ибо о таких вещах, как Октябрьская революция, в начале никто в этих кругах не думал, никто не считал возможным что-либо подобное.

Совсем иначе русскую революцию встретили левые круги в Англии, и прежде всего рабочие. Представьте себе человека, идущего в страшную бурю по длинной, убегающей в неизвестную даль дороге. Небо густо покрыто мрачно-свинцовыми тучами. Свищет пронзительный ветер, до земли пригибающий деревья. То гром гремит, то стремительно льются потоки дождя. И бедный путник, продрогший и промокший насквозь, собирая последние силы, с отчаянием в душе и с болью в окоченевшем теле, идет, шатаясь, вперед по бесконечной ленте дороги.

Но вдруг — о, чудо! — черный полог туч внезапно разорвался и сквозь образовавшееся пространство на потемневшую землю упал торжествующий солнечный луч! Вся природа сразу ожила, сверкнули алмазами орошенные дождем поля, зазеленел хмуро стоявший в тумане лес, заиграл синью далекий свод небес, мостом радуги осветился мрачный покров туч. С каким восторгом приветствует путник этот луч! С каким облегчением вглядывается он в прояснившуюся даль горизонта!

Примерно таково было впечатление, произведенное известиями о русской революции на передовые круги британской демократии. В течение двух с половиной лет все глубже и болезненнее закручивался винт мировой войны. Все тяжелее становились жертвы, все безысходнее узкий тупик, в который зашло человечество.

И вдруг прогремел удар революции! Вся левая Англия вздрогнула, как от электрического толчка, в сердцах тысяч и тысяч невольно вспыхнула надежда:

— Вот он выход! Вот начало конца бесчеловечной бойне!

Левые круги Англии тоже связывали русскую революцию с войной, но в отличие от господствующего класса их внимание было сконцентрировано на вопросе: освободит ли революция мир от этой войны? И многие, очень многие считали, что освободит.

Я помню, как один из вождей Независимой рабочей партии Филипп Сноуден, с которым я был тогда хорошо знаком, спустя несколько дней после падения царизма в разговоре со мной воскликнул:

— Русская революция очень быстро приведет к концу войны!

А редактор известного лондонского еженедельника «Nation» левый демократ Массингэм на мой вопрос, что он думает о русской революции, убежденно ответил:

— Русская революция — это конец войны.

Старому радикалу, воспитанному на принципах британского парламентаризма, только не нравилось, что в Петрограде слишком много говорят о диктатуре пролетариата и слишком мало почтения обнаруживают к идеям «чистой», т. е. буржуазной демократии.

Таково было не только настроение вождей. Так еще в большей мере думали и чувствовали массы.

31 марта, через две недели после получения первых известий о событиях в Петрограде, лондонская демократия устроила торжественное чествование русской революции. Лейбористская партия, социалистические партии, профессиональные союзы, различные группы радикалов из буржуазного лагеря, отдельные выдающиеся представители политики, литературы, искусства — все объединились в этот день для того, чтобы послать горячий привет сбросившей свои цепи России.

Я как сейчас помню этот митинг. Огромный зал Альберт-Холла, вмещающий до 10 тыс. человек, переполнен до краев. Партер, ярусы, галереи, проходы, даже эстрада залиты шумно-волнующимся морем голов. Позади эстрады великолепный орган, на самой эстраде, в ложах и проходах, по потолку и стенам — красные знамена, красные ленты, красные гирлянды цветов.

На трибуне — лучшие силы демократической Англии, ораторы парламента, писатели, вожди тред-юнионов — а внизу и вокруг — могучая и взволнованная рабочая масса.