Воспоминания о Николае Глазкове

Я никогда не видела его в споре, но угадывала в нем непреклонность и силу человека страстного. Хотя я общалась с Глазковым лишь короткое время, ощущение у меня такое, будто знала я его всю жизнь. Может быть, это и есть родство душ.

В нем переплеталось таинственное с реальным. Я не знаю, писал ли он сказки, но уверена, что мог бы их писать изумительно. В жизни он бывал сказочником. С серьезнейшим видом и детской важностью он и себя вплетал в сказочные истории. На берегу моря он рассказал мне о том, что однажды увидел маленьких гномов, которые, однако, оказались глупее и бесхитростнее, чем он предполагал, не открыли ему ничего нового, а только назойливо напоминали и растолковывали ему, что он — Николай Иванович Глазков. Он стал на них дуть тихо, доброжелательно и долго, и гномы, улыбаясь, растаяли. Рассказав это, Николай Иванович лукаво и затаенно улыбнулся. Должно быть, он любил детей.

Был он очень деликатен. Сближаясь с человеком, ни о чем не расспрашивал, а как бы прислушивался не торопясь.

В нем была непринужденность души.

Я могла одинаково живо представить его себе в кулачном бою и летящим на птице за тридевять земель.

Многие считали его некрасивым. Я этого не видела. Всё побивала его талантливость, его обаяние.

Он умер.

Давид Кугультинов

Юрий Петрунин

Поэт северной дороги

В стихах Николая Глазкова много самоопределений. И серьезные, и шуточные, они выстраиваются в некий неожиданный ряд: «сам себе спецкор», «друг своих удач и враг невзгод», «самый безответственный работник», «Я Глазков — Харахтыров» (по-якутски тоже примерно Глазков), «неофутурист»… То он объявлял себя собственным меценатом, то подбирал себе одну из незавиднейших должностей в Поэтограде… К этому широко известному перечню можно добавить еще один глазковский титул — «Поэт Северной дороги». Именно так Николай Иванович представился однажды в сопроводительной записке к подборке своих стихов, присланных в редакцию мытищинской районной газеты.

Трактовать это можно было двояко, вернее сказать — с двух сторон. Во-первых, идя от Якутского Севера, по дорогам которого поэт поездил немало, о чем можно судить по большому количеству стихотворений, воспевающих красоты Лены, Индигирки и вообще «незнамых рек». Во-вторых, имея в виду Северную железную дорогу, начинающуюся от Ярославского вокзала столицы. Отсюда поэт отправлялся и в самые дальние, и в самые ближние свои путешествия. Первые километры этой дороги за чертой Москвы как раз и проходят по Мытищинскому району, и прежде всего через поселок Перловский. В одном из его домов, стоящих у самой кольцевой автодороги, — в доме жены — Николай Иванович Глазков прожил в общей сложности немало лет. Здесь он проводил летние, да и не только летние, месяцы. И был он, конечно, не просто дачником.

На даче в Перловке. Конец 60-х — начало 70-х годов

В 1954–1958 годах поэт сотрудничал в упоминавшейся уже местной газете (тогда она называлась «Путь к победе»), И после этого периода он продолжал поддерживать с нею связь. Нередко его стихи встречались на «Литературных страницах», подготавливаемых в основном силами литобъединения имени Дмитрия Кедрина при редакции мытищинской районной газеты. В их числе стоит упомянуть типично глазковское стихотворение «Пироговское водохранилище», сочетающее точную географическую привязку и афористичную обобщенность: «Кто уважает плаванье, тот поступает правильно».

У «кедринцев» — так называют в районе членов литобъединения — возникло желание поближе познакомиться с этим необычным человеком. Мы только не знали, по какому «каналу» (может, через общество «Знание»?) пригласить его. А оказалось, что достаточно простого телефонного звонка.

В один из апрельских вечеров 1973 года в красном уголке редакции мы и встретили Николая Глазкова. «Простой и высокий», с бородой, похожей на детскую лопатку, он был узнаваем сразу.

Занятие началось, как обычно, с информации о наших выступлениях, публикациях. Потом началось обсуждение новых стихов (у нас есть и прозаики, но они в тот раз добровольно отошли на второй план). Свое мнение об услышанном высказывал и гость. Он интересовался «земными» профессиями наших стихотворцев, отмечал удачные строки, советовал смелее осваивать новый жизненный материал. Услышать мнение мастера о своем творчестве хотелось, конечно, каждому. Но не меньшим было желание послушать стихи самого Глазкова, особенно ранние, скупо печатающиеся в его книгах.

И мы услышали в тот вечер кое-что, относящееся к периоду «небывализма». Кроме того Николай Иванович прочитал «Андроников монастырь» — в связи с рассказом о съемках «Андрея Рублева» и еще потому, что монастырь этот стоит над Яузой, как и Мытищи. Делясь впечатлениями о поездках в Якутию, поэт также щедро перемежал их стихами. Потом было стихотворение «Памяти Михаила Кульчицкого» (известно, что накануне войны Кульчицкий с товарищами по Литинституту снимал комнату в Перловской). И пародия на А. Кручёных прозвучала тоже не случайно — в ней упоминается небольшой приток Яузы — речушка Ичка, о которой из коренных-то мытищинцев знали далеко не все.

Вскоре в районной газете был помещен небольшой отчет об этой встрече — «Николай Глазков — гость кедринцев». Но там ничего не говорилось о том, чем закончился тот памятный вечер.

Совсем молодой тогда еще поэт и переводчик Гриша Кружков и я напросились к Николаю Ивановичу в провожатые. За разговорами получилось так, что мы проводили своего гостя от мытищинской улицы Колонцова до московского Арбата и сами стали гостями поэта. Несмотря на позднее уже время, Росина Моисеевна Глазкова ничему не удивилась, на массивном, темного дерева столе появились чайные чашки. Выяснилось, что хозяйка дома хорошо знает отца Гриши: они учились чуть ли не в одном классе перловской школы. Николай Иванович начал показывать свою коллекцию якутских чоронов — сосудов для кумыса. Снова зазвучали стихи. Время летело незаметно. Но мой товарищ начал все-таки волноваться. Дело было в том, что он ходил тогда в женихах и должен был еще успеть отчитаться перед одной москвичкой, где он провел время. А уходить из гостеприимной квартиры не хотелось. Узнав об этом затруднении, Николай Иванович взялся помочь делу. Он вышел в соседнюю комнату, постучал там на пишущей машинке и вынес «справку» — отпечатанное на узком листочке бумаги двустишие, удостоверяющее, что Гриша был не где-нибудь, а у порядочных людей… Товарищ мой несколько растерялся, но потом все же попросил хозяина несколько отредактировать текст. Николай Иванович не заставил себя уговаривать. Снова пошел в комнату и вернулся со вторым вариантом:

Это уже снимало почти все проблемы. Правда, приободрившийся жених намекнул на то, что неплохо было бы вообще никаких дам не упоминать. Но тут уже Глазков был непреклонен — без них, мол, стихи вообще не получаются. Это был решающий довод поэта, прекрасно знавшего, как рождаются стихотворные строки «объяснения в любви и нелюбви»…