Тухачевский

ОГПУ вынуждено было держать под сукном материалы о якобы преступных связях Тухачевского с германским генштабом. Пока военное сотрудничество с рейхсвером продолжалось, не с руки было менять его главных действующих лиц, обладавших и опытом, и сверхсекретной информацией.

Главное же, арест по такому обвинению одного из высших военачальников легко мог скомпрометировать взаимовыгодные связи с Германией в военной области и даже парализовать их. Если Германия имела возможность готовить на советской территории кадры тех родов войск, что были запрещены Версалем, то СССР получал доступ к немецким военным технологиям и образцам вооружений и боевой техники, а также мог заимствовать опыт боевой подготовки у рейхсвера, в этой области явно превосходившего Красную армию.

Сменивший Дзержинского В. Р. Менжинский решил прощупать Тухачевского с другой стороны. В 1930 году в ходе уже упоминавшейся операции «Весна» в числе примерно пяти тысяч бывших царских офицеров арестовали хорошо знавших Тухачевского преподавателей военной академии Н. Е. Какурина и И. А. Троицкого. 26 августа 1930 года чекисты добились от Какурина компрометирующих показаний на Тухачевского. Бывший полковник императорской армии сообщил: «В Москве временами собирались у Тухачевского, временами у Гая, временами у цыганки. В Ленинграде собирались у Тухачевского. Лидером всех этих собраний являлся Тухачевский, участники: я, Колесинский, Эйстрейхер, Егоров, Гай, Никонов, Чусов, Ветлин, Кауфельдт. В момент и после XVI съезда было уточнено решение сидеть и выжидать, организуясь в кадрах в течение времени наивысшего напряжения борьбы между правыми и ЦК. Но тогда же Тухачевский выдвинул вопрос о политической акции, как цели развязывания правого уклона и перехода на новую высшую ступень, каковая мыслилась как военная диктатура, приходящая к власти через правый уклон. В дни 7–8 июля (1930 года, когда на съезде громили Бухарина, Рыкова и их сторонников. — Б. С.) у Тухачевского последовали встречи и беседы вышеупомянутых лиц и сделаны были последние решающие установки, т. е. ждать, организуясь». Троицкий в своих показаниях также говорил о симпатиях Тухачевского к правому уклону.

Под давлением следователей Какурин обычным встречам военных в неофициальной обстановке, за ужином или, в выходные и праздники, за обедом, придал характер конспиративных сходок, а застольные разговоры представил как организацию заговора для установления диктатуры в союзе с правыми. Дальше — больше. Николай Евгеньевич поведал, как вербовал Тухачевский новых заговорщиков и сколь популярен он в армии, так что в случае чего может и на Кремль полки двинуть. Правда, ничего конкретного несчастный подследственный об антиправительственной деятельности военачальника придумать так и не смог. А сами следователи еще недостаточно знали Тухачевского и его окружение, чтобы подсказать Какурину более или менее грамотную легенду. Они даже не обратили внимания, что второго «заговорщика», Троицкого, он даже не назвал среди собиравшихся у Тухачевского.

10 сентября 1930 года Менжинский направил протоколы допросов Какурина и Троицкого Сталину, сопроводив их следующим письмом: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому делу. Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро и последнее решение представляет известный риск».

Однако напугать отдыхавшего в Сочи Иосифа Виссарионовича Вячеславу Рудольфовичу не удалось. Сталин 24 сентября написал Орджоникидзе: «Прочти-ка поскорее показания Какурина—Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу об этом. Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии… Ну и дела… Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве».

Менжинский хотел помочь Сталину связать Бухарина и его товарищей с военным заговором, чтобы можно было их тотчас посадить на скамью подсудимых. Но вождь «подарка» не принял. Время еще не пришло. Конечно, Сталин не хуже шефа ОГПУ знал, что никакого заговора нет и в помине, что десяток военных, да еще в большинстве — преподаватели академий или, как Тухачевский, хотя и командующие войсками округа, но не столичного, военный переворот произвести при всем желании не смогут. Для такого переворота надо вовлекать в заговор многих строевых командиров, вплоть до полкового уровня, а при таком размахе деятельности заговорщиков она не может остаться не замеченной агентами ОГПУ и армейскими политорганами. Никаких же донесений о низовых ячейках заговора в материалах Менжинского нет. А для дворцового переворота необходимо иметь на своей стороне кремлевскую охрану, состоящую из чекистов, а не из военных, и Тухачевскому и его товарищам ни с какого боку не подконтрольную. Значит, все показания насчет заговора — чистейшей воды липа. Потому Сталин и послал протоколы Орджоникидзе, будучи осведомлен о его дружбе с Тухачевским. И прямо просил не торопиться с разбором дела, отложить его почти на месяц. Иосиф Виссарионович хотел получить на будущее козырь против как Тухачевского, так и «дорогого друга» Серго.