Миклухо-Маклай. Две жизни «белого папуаса»

В Одессе произошла знаменательная, во многом ностальгическая встреча. Миклухо-Маклай навестил выдающегося ученого И.И. Мечникова, с которым был заочно знаком многие годы. Илья Ильич рассказал коллеге-натуралисту о создании в Одессе бактериологической станции.

Посетив по пути Киев, где он знакомился с историческими достопримечательностями и навестил своего гимназического учителя М.П. Авенариуса, ставшего профессором местного университета, Николай Николаевич отправился в Малин, расположенный примерно в 100 километрах к северо-западу от Киева. Здесь в кругу семьи он провел более месяца.

К концу 1880-х годов — благодаря росту рыночных цен на древесину и зерновые культуры — материальное положение владельцев Малина заметно улучшилось, и Екатерина Семеновна начала думать, что не зря купила это имение. Она расплатилась с большинством кредиторов и исправно вносила в банк проценты по закладной. На доходы от сбыта леса и сельскохозяйственной продукции, а также продажи или сдачи в аренду земельных участков удалось выстроить большой двухэтажный кирпичный дом и флигель с примыкающими к ним хозяйственными постройками, прудами и фруктовыми садами. Усадьба располагалась в обширном парке с беседками, крокетными площадками и т. д. [902]

Имением по-прежнему управлял Сергей, который жил в доме со своей семьей, тогда как Екатерина Семеновна облюбовала флигель. Тут же проживал до отъезда на учебу Михаил-младший. Братья Михаил и Владимир бывали в Малине только наездами. Летом 1886 года здесь гостили их жены — Мария Васильевна и Юлия Николаевна. Все члены семьи, особенно невестки, окружили ученого-путешественника заботой и вниманием, ему выделили самую лучшую комнату. «Он был замечательно трудоспособен, — вспоминал полвека спустя Михаил-младший. — <…> День его был всегда заполнен с утра, а вставал он всегда в 6 ч. утра, до обеда в 3 часа он занимался у себя за составлением записок и его добровольные секретари — жены братьев едва успевали переписывать его рукописи. Он редко выходил на прогулку, больше сидел с матерью на балконе в саду. Вечерами вся семья собиралась у него в комнате после вечернего чая и слушала его оживленные, яркие рассказы о путешествиях. Говорил он всегда с увлечением, в его рассказах переплетались и события раннего детства и студенчества, и жизни в тропических странах» [903]. В Малине Николай Николаевич отдохнул, что называется, и телом и душой. Но задерживаться здесь он не мог: неотложные дела призывали его в столицу.

22 июня 1886 года Миклухо-Маклай приехал в Петербург, и уже через пять дней в газете «Новости и Биржевая газета» появилось объявление, в котором он приглашал желающих «поселиться или заняться какою-нибудь деятельностью на Берегу Маклая в Новой Гвинее или на некоторых других островах Тихого океана» [904]. По словам ученого, он стремился «найти тот десяток (не более) людей, которые мне необходимы как личные помощники» [905]. Но объявление, перепечатанное другими газетами, дало неожиданный результат: на него откликнулись со всех концов России многие сотни желающих — людей самых разных профессий и образцов. Среди них, по данным Департамента полиции, были и лица, замеченные в связях с революционерами и находящиеся под полицейским надзором.

Столь массовый отклик произвел огромное впечатление на Миклухо-Маклая и, как он писал царю, имел «прямым следствием расширение моего первоначального плана» [906]: у него возник рискованный замысел создать переселенческую колонию. «Не имев сначала в виду образование целой колонии, — заявил Николай Николаевич в газетном интервью, — я в настоящее время тружусь над выработкой подробностей условий этого переселения» [907]. Уже 1 июля он обратился к Александру III с просьбой разрешить основание такой колонии «в порте Великого Князя Алексия на Берегу Маклая <…> или на одном из не занятых другими державами островов Тихого океана» [908].

Объясняя широкий отклик на обращение путешественника, ученый и публицист В.И. Модестов писал в газетной статье, что дело не только в романтике дальних странствий и магнетической личности Миклухо-Маклая. Массовый приток заявлений был вызван, как он считал, наличием большого контингента людей, недовольных «своим положением в отечестве» и «считающих себя угнетенными в экономическом, нравственном, религиозном или ином каком-нибудь отношении». По мнению Модестова, эти люди сохранили «веру в прогресс человечества, в наступление лучших времен, хотя бы в отдаленном будущем». Миклухо-Маклай, говорилось далее в статье, предоставляет переселенцам возможность «завести у себя такое общинное устройство, какое они сочтут для себя наиболее удобным. <…> Они могут завести у себя русский сельский мир. <…> Могут, если сумеют, осуществить в южном полушарии идеальную республику Платона, могут испробовать суровой жизни в фаланстерах Фурье, никто им во вкусах перечить не станет. На своем пустынном острове они совершенно свободны» [909].

Прочитав эту статью, Николай Николаевич узнал домашний адрес Модестова и поздно вечером пришел поблагодарить автора за статью, ему «сочувственную». За чаем выяснилось, что у них сходные взгляды по многим вопросам. «С этого дня, — вспоминает Модестов, — мы стали знакомы и сошлись хорошо, хотя виделись и не так часто» [910].

Снова, как в 1882 году, Миклухо-Маклай оказался в центре общественного внимания, причем наибольший интерес, понятно, вызывал его колонизационный проект. У этого проекта нашлись не только восторженные сторонники, но и непримиримые противники, прежде всего в среде столичной бюрократии, и острая полемика выплеснулась на страницы печати. Путешественника поддерживали и защищали «Новости и Биржевая газета» и некоторые другие либеральные издания. Масла в огонь подлила статья Модестова, в которой, как мы только что видели, допускалась возможность, что поселение на далеком острове будет основано то ли на республиканских принципах, то ли на идеях Фурье, то есть социалистов-утопистов. Несколько официозных и бульварных газет и журналов во главе с суворинским «Новым временем» развернули против Миклухо-Маклая клеветническую кампанию. Его обвиняли в научной несостоятельности, попытке подорвать «государственные устои», в недостатке патриотизма, высмеивали в язвительных карикатурах. Характерны заголовки некоторых из них: «В приемной Маклая I», «Его благородие Миклухо-Маклай — новый тихоокеанский помещик» [911].

Русский посол в Берлине граф П.А. Шувалов прислал в июле Гирсу частное письмо, в котором выразил пожелание, чтобы «Новое время» прекратило глумление над Миклухо-Маклаем, так как это подрывает престиж ученого за границей и ставит в неловкое положение русскую дипломатию, ходатайствующую о признании его имущественных прав на Новой Гвинее. Суворину, вероятно, было сделано внушение, поскольку с августа 1886 года «Новое время» перестало нападать на путешественника и начало более объективно освещать его деятельность.

Не имея возможности лично ответить всем желающим отправиться с ним на Новую Гвинею, Миклухо-Маклай в первой декаде июля дважды собирал у себя на квартире группы лиц, откликнувшихся на его призыв. Он отвечал на их вопросы, подробно рассказывал о природе и обитателях Берега Маклая, разъяснял свои намерения. Газетные отчеты репортеров, присутствовавших на этих встречах, ознакомили публику с замыслами Миклухо-Маклая.

По словам ученого, он собирался по прибытии на Берег Маклая разместить переселенцев на одном из необитаемых островков в прибрежном архипелаге Довольных людей, обладающем более здоровым климатом, чем «материк». Миклухо-Маклай предупредил, что «первая партия переселенцев будет очень невелика. <…> Эти лица явятся пробным камнем — для выяснения, насколько вообще мыслима колонизация Новой Гвинеи и что может дать в будущем это предприятие?» [912]. Большое внимание во время этих встреч он уделял взаимоотношениям с папуасами. «Я настолько пользуюсь у туземцев авторитетом, — сказал ученый, — и настолько хорошо сошелся с ними в течение моего 4-летнего (на самом деле трехлетнего. — Д. Т.) там пребывания, что препятствий к устройству колонии не вижу и уверен, что пришлое население не будет враждебно принято папуасами, язык и нравы которых я изучил в достаточной мере обстоятельно» [913]. «Земли, необходимой для возделывания и построек, можно иметь в достаточном количестве, — продолжал он. — Преимущественно можно брать земли, лежащие между враждующими селениями и никем не возделываемые из опасения обоюдных набегов и убийств. Само собою разумеется, что никакие аферы по скупке и перепродаже земель у нас не могут и не должны быть допущены. В интересах самих колонистов жить в наилучших отношениях с туземцами и не обижать их, чтобы не обратить их во врагов» [914]. Характеризуя особенности переселенческой колонии, задуманной Миклухо-Маклаем, такой хорошо осведомленный человек, как П.П. Семенов, впоследствии писал, что ученый имел в виду «установить между русскими колонистами и туземцами такие отношения, которые соединили бы интересы этих колонистов с интересами туземцев и вместо эгоистической их эксплуатации обеспечили бы их от грозящего им полного уничтожения» [915].